Когда мы уясняем себе, что Вагнер видел в симфонической музыке откровение некоего неведомого мира, и в инструментах оркестра прозревал праорганы всего творения, то мы близки к тому, чтобы понять и его стремление раскрыть в музыкальных драмах нечто большее, чем человек переживает в этом физическом мире. Такие переживания представляют собой только часть человеческой природы. Все прочее заключено в высшей части человека, которая живёт внутри каждого, но сильно превышает то, что может проявиться внешним образом. Этот высший человек, который окружает обычного как бы полнотой славы, связан с глубинными истоками жизни, и эта связь не может быть полностью раскрыта внешними средствами. И поскольку устремление Рихарда Вагнера направлено на высшую природу человека, то повседневный человек находится за пределами этих устремлений. Вот почему Вагнеру было необходимо привлечь то, что содержалось в древней нормано–германской мифологии. В ней человек как бы перерастает самого себя, он намного превышает возможности и цели человека физического плана. Это опять‑таки связано с миссией Рихарда Вагнера — возвыситься над человеком повседневности и вывести на сцену миф, в котором представлены глубокие мировые законы. И Рихард Вагнер осуществил это при помощи драматического действия и музыки.
Естественно, мы не можем затронуть все подробности, мы можем привести только отдельные примеры, показывающие, насколько Вагнер как художник связан со всем тем, что духовная наука сообщает нам о мире. С точки зрения мистики люди взаимодействуют друг с другом не только на физическом уровне: человеческой природе свойственны более глубокие взаимосвязи. Душа, живущая в груди одного, имеет глубоко сокрытое родство с душой другого. Общепринятые же законы поверхностны, они самые несущественные. Путеводная нить законов, заложенных в глубинах души, протянута от человека к человеку. Эти законы изучает духовная наука. Художник предчувствует их. Вот почему он проникает в те слои, где обнаруживается проявление глубинного закона взаимодействия людей, который скрыт от внешнего наблюдателя.
Уже в одной из своих самых первых опер Рихард Вагнер проявляет это стремление к раскрытию подобных таинственных взаимосвязей. Разве можно не почувствовать, как Незримое царит между двумя людьми, когда Голландец выступает в паре с Сентой? Не напоминает ли нам это чудесную взаимосвязь двух людей в «Бедном Генрихе“, когда самопожертвование непорочной девы оказывает целительное воздействие на, казалось бы, безнадёжно больного юношу? Такие образы надо воспринимать как выражение глубокой истины. В них больше правды, чем в поверхностных умозаключениях обычных учёных. В жертве, приносимой одним человеком ради другого, заложено нечто реальное. В этой мистической связи двоих, непостижимой для поверхностного рассудка, можно, например, наглядно ощутить действие того, что абстрактно зовётся всеобщей душой. Она присутствует там, где кто‑то проявляет готовность к жертве ради другого.