Но стоит ли строго спрашивать с матери моей родной страны за погасшую искорку жизни в новорожденном организме? Ведь сколько было пролито кровавых слез, какие глубокие раны остались в сердцах женщин партизанских районов, когда им пришлось хоронить опавшими листьями тела любимых детей, таких, как беленький мягкий хлопок нового урожая, и когда они вынуждены были оставлять столь дорогих своих детей у дверей чужих домов! Те, кто поймет их душевные муки, будут осыпать проклятием и ненавистью империалистов Японии, которые направили в Цзяньдао свору чудовищных убийц. Материнская любовь женщин родной Кореи была вынуждена подвергаться невыносимым испытаниям. Все грехи лежат на совести японских милитаристов — убийц и садистов.
Япония должна раскаиваться в совершенных преступлениях, если она хочет навсегда покончить со своим прошлым. Окинуть мысленным взором следы своих прошлых преступлений и раскаяться в совершении, само собой разумеется, дело неприятное. Но как им бы горьким, каким бы позорным ни было такое раскаяние, оно все-таки будет намного легче, чем те душевные муки наших матерей и сестер, которые они испытывали, когда им пришлось оставлять своих любимых детенышей под изгородью у чужих домов, когда они вынуждены были вкладывать кусочек опиума в рот грудного младенца.
Если правящие круги Японии требуют каких-то свидетельств о совершенных их военщиной преступлениях, то уже все это само по себе становится вопиющим оскорблением миллионов корейцев, злодейски убитых во время карательных акций японских войск.
В то тревожное время перед революционными массами было два пути. Один из них-уйти по велению самураев в город, другой — отказавшись от «переселения», уйти в неприступные горы, поддерживать там нелегкое существование и продолжать борьбу.
Спрашивается, многие ли корейцы готовы были стать переселенцами, переехать на жительство в город, где свирепствовали каратели — самурайские солдафоны? И все же многие корейцы под давлением оккупантов вынуждены были оставлять в родном краю плодородные поля, свои дома и переселяться в Цзяньдао.
Большинство жителей Цзяньдао были беднейшими крестьянами. Грабительская политика колонизаторов империалистической Японии привела в упадок их нехитрые хозяйства. Лишившись же экономической основы, они были вынуждены покинуть свои родные края в поисках хлеба и крыши над головой, лелея надежду зажить по-человечески в идеальном мире, что было в их представлении чем-то вроде «обетованной земли[2]».
Чиновники и местные помещики обдирали крестьян как липку, но те не сдавались. Они трудились изо всех сил, занимаясь подсечным земледелием на склонах и в ущельях гор Лаоелин и Хаэрбалин. Удалив камни с чеков, выкорчевав пни с корнем, хлеборобы получали желанные полоски земли. Их труд на подсеках был очень тяжким, голод являлся неотлучным спутником в хижинах бедняков. Но зато они не знали здесь самурайских гонений, и хотя бы этим были по-своему счастливы. И вдруг предпринимается попытка переселить их в город, где хозяйничали жестокие и неумолимые японские солдафоны. Но кому же охота покинуть свой родной очаг, оставив поле, удобренное потом и кровью?