Помнится, тогда мы устроили засаду. Японский офицер — хозяин этой белой лошади, к его великому несчастью, был в числе первых целей, по которым мы открыли огонь. Сраженный пулей, он кубарем покатился со спины лошади. Но тут произошло чудо. Белая лошадь, потерявшая хозяина, странное дело, не вернулась к себе, а пустилась бежать прямо по крутому склону горы, туда, где расположился КП нашего отряда.
Появление белой лошади встревожило моего ординарца Чо Валь Нама — как бы из-за этого наш командный пункт не стал объектом удара противника. Он не раз пытался отогнать лошадь в сторону большака, бросая в нее кусками дерева и гильзами, но беглянка не ушла к своему хозяину, а упрямо шла в нашу сторону. А затем остановилась, как вкопанная.
— Нехорошо прогонять животное. Она же не хочет идти к своему старому хозяину, упорствует. Нельзя оказывать столь холодный прием с нашей стороны! — упрекнул я ординарца. Затем подошел к лошади, потрепал ее гриву.
— Что вы делаете? Враг же сосредоточит удар по нашему командному пункту! — испуганно закричал ординарец, пытаясь закрыть меня своим телом от пуль противника.
— Сейчас врагам не до нас, — засмеялся я. — Посмотри-ка, как они бегут — дай бог ноги!
Таким образом лошадь оказалась в качестве трофея в нашем партизанском отряде.
С самого начала бойцы стремились разглядеть что-то таинственное в том, что лошадь японского офицера столь упрямо стремилась перебежать к нам,
— Это животное, видно, чувствует, где корейцы, а где японцы. Узнав, где находятся корейцы, лошадь решительно перешла на нашу сторону.
Так говорили бойцы, по жетону определившие, что лошадь — родом из Кенвона (Сэпер). Другие же выдвигали еще более «достоверные» доводы, оправдывая поведение лошади:
— Японский офицер, видать, всегда жестоко обращался с ней. Если бы не так, она бы не перешла к нам, едва только свалился с седла ее хозяин!
При возвращении в Мацунь с поля брани мы вручили трофейную лошадь одному китайскому старику, чтобы он пользовался ею как тягловой силой. В Цзяньдао широко использовали во время полевых работ не только волов, но и лошадей.
Вскоре после этого старик-китаец пришел к нам и вернул обратно лошадь: «У нее, — говорит китаец, — ноги слишком тонкие и слабые, поэтому нельзя использовать ее как тягловую силу. К тому же она норовистая, привередливая, не подпускает к себе близко. Ее ни укротить, ни подчинить невозможно».
— Что бы то ни было, но этой лошади суждено жить вместе с нами! — говорили мои товарищи.
Беспокоясь о том, что у меня к тому времени обострилась болезнь ног, они предлагали мне ездить верхом, предупреждая: «Наша партизанская война не кончится за один-два года. Так и будешь мучиться с больными ногами, а можешь совсем остаться калекой».