Вот, наконец-то: «Ку-ку…ку-ку…ку-ку…»
Он скинул плед и сел. В голове мелькали вопросы, образы, Ребекка с очаровательной улыбкой и голубыми глазами. Они гуляли до заката, стараясь во всем разобраться, но чаще говорили ни о чем: о сухонькой старушке, которая когда-то держала кондитерскую лавку на Чарлз-стрит, о том, правда ли в антикварном магазине в витрине выставлено серебро миссис Колдуэлл и верно ли, что она разорилась, об урожае цитрусовых во Флориде в этом году, о платье с вырезом до ягодиц, что красовалось в небольшом магазине моды. Камни Юпитера лежали в сумке, которую Ребекка беззаботно повесила на плечо.
— Не боишься, что нападут грабители? — спросил Джед.
— Это стало бы решением всех наших проблем, не правда ли? Мы натравили бы на несчастного грабителя Жана-Поля Жерара.
Когда они возвратились, Томас по-прежнему сидел в саду. Джеду не понравился его вид: пепельно-серое лицо, за которым скрывалось невысказанное знание. Сейчас ему можно было дать лет сто.
Он знал, что составляло тайну Джеда, но ничего не сказал Ребекке.
И оттого, что Джед увидел ее вновь, ему не стало легче смириться с ложью, в которую он заставил ее поверить. Однако Джед понимал, что выбора у него нет.
В 1975 году, ослабший после месяцев госпиталя сначала в Маниле, потом на Гавайях, Джед пришел к Томасу Блэкберну за советом. Он не знал, к кому еще пойти, кто еще мог бы понять, что случилось с ним, с Квентином, Ребеккой и Там, кто понял бы, почему он взял ответственность за невинное дитя.
«Поступай так, как тебе подсказывает совесть, — порекомендовал Томас. — По совести и спрос».
Он так и поступил. А поступив так, потерял Ребекку. У нее уже горели две незаживающие раны, одна — это отец, обещавший вернуться домой и не вернувшийся, вторая — дед, опозоривший доброе имя семьи. Поэтому ей было трудно простить любимого человека, когда тот признался, что у него ребенок от другой женщины.
Джед запустил пятерню в густые волосы. Хватит об этом. Он натянул джинсы и на цыпочках поднялся на третий этаж, к комнате Ребекки, озираясь, как бы не выскочила Афина с разделочным ножом.
Из неплотно прикрытой двери Ребекки падала полоска света. Джед осторожно постучался.
— Открыто, — сказала она.
Она стояла у окна и смотрела на улицу. У Джеда защемило сердце при виде Ребекки в новой шелковой ночной рубашке. Он вспомнил жаркое лето среди цитрусовых рощ «папы» О'Кифи. Сорочка была кремового цвета, в мелкий желтый цветочек, с расшитым воротом, нежность которой смягчала окаменевшее выражение угловатого лица Ребекки. Какая она суровая, эта женщина, которую он когда-то любил. Суровая к другим, еще суровее к самой себе. «Дай себе поблажку, — говорил он ей во время недолгой близости. — Быть человечной не так уж плохо». И позволь мне быть человечным, хотелось ему добавить. Позволь совершать ошибки, заблуждаться.