Мы сели на скамью, у самого обрыва, и заглянули вниз. Там, за темными портовыми амбарами-громадами, бесконечной сине-свинцовой пеленой расстилалось море. Волн мы отсюда не видели, но их однообразный ровный рокот не смолкал ни на минуту. Я рассказывал Дине о тете Наташе и ее мечте. Рассказывая, я смотрел в побледневшее под лунным светом лицо девушки, в ее глаза, казавшиеся теперь особенно глубокими, и все ближе склонял голову к ее плечу, пока щеки моей не коснулся завиток ее волос.
Но тут Дина вдруг вскочила и, сказав: «Но меня ведь Геннадий ждет!», быстро пошла прочь от скамьи. Я догнал ее, и мы зашагали темными немощеными улочками к четырехэтажному зданию общежития, светящемуся множеством окон.
— Так что же представляет собой твоя тетушка? — спросила Дина.
— Как тебе сказать? — ответил я. — Подчиняясь притяжению двух сил — мещанского прошлого и социалистического будущего, — она заметно колеблется: эмоциональное начало тянет к прошлому, интеллектуальное — к будущему.
— Что, что? — спросила Дина, подозрительно вглядываясь в меня. — Это твои слова?
— Н-н… не совсем, — замялся я. — В основном это, конечно, слова Горького, но чуть-чуть есть и моего…
— Яшка!.. — возмущенно топнула Дина босоножкой. — Опять сод-рал?! Безобразие! Как тебе не… — И вдруг, прервав себя, опросила: — А чемодан где?
— Чемодан?! — схватился я за голову. — Там, на бульваре… на скамейке…
— Растяпа! — с презрением сказала Дина. — Плагиатор и растяпа!..
Круто повернувшись, она побежала к воротам общежития.
А я, спотыкаясь о кочки, бросился обратно на бульвар, но никакого чемодана на скамье уже не было.
Презирая себя всем своим существом, вздыхая и поскребывая затылок, я выбрался на Чеховскую улицу и побрел к тетушкиному флигельку.
Я уже подходил к калитке, когда меня кто-то окликнул:
— Простите, вы, кажется, племянник Натальи Сергеевны?
Я обернулся. Ко мне подходил сухонький маленький старичок в сером пальто и серой шляпе. Лицо пергаментное, жесткие щеточки усов и мохнатые брови — тоже серые.
— А вы откуда знаете мою тетю? — насторожился я.
— Наталью Сергеевну? Господи, да кто ж в городе ее не знает! Такая почтенная женщина, наша, можно сказать, гордость. А кроме того, у нас одна страсть — антикварство, собирание редких вещей.
Заметив, что я еще больше насторожился, старичок поспешил меня успокоить:
— Ни-ни-ни!.. Никто, конечно, об этом не знает. Ни одна душа. Так, только общие разговоры. Я вашей тетушке категорически запретил распространяться на эти темы, чтобы не просить, как говорят, огня на соломенную крышу. Да и вам, молодой человек, советовал бы помалкивать… Впрочем, что же это я!.. Комиссаров Леонид Петрович, — протянул он мне руку. — Старый друг покойного супруга вашей тетушки.