— Сударыня, — промолвила Батильда, которой речи принцессы также показались странными, — не ошиблась ли я?
— Боюсь, что ошиблась, — ответила принцесса. — Ибо ты полагаешь, что я увлеклась Дурлахом, в то время как я всего лишь хочу вернуть себе свободу.
— Но почему вы даровали надежду этому молодому человеку и не дали ее его господину?
— Потому что мне не нужен ни первый, ни второй; однако, дорогая Батильда, мне показалось, что, вскружив голову первому, проще будет отделаться от второго. Однако не будем обольщаться: у нас слишком мало времени, чтобы пустить в ход доступные нам уловки. Впрочем, когда готовишься слишком долго, также не жди ничего хорошего…
Речи Аделаиды рассердили маркграфа, но барон сумел его успокоить, и, поразмыслив, маркграф решил последовать совету принцессы и добиться ее расположения честным путем, а именно понравиться ей.
Дурлах, при таком повороте дела лишь выигрывавший, ибо у него прибавлялось поводов увидеться с Аделаидой, в которую он постепенно влюблялся со всем пылом своей души, не преминул использовать все свое красноречие, убеждая правителя Баденского, что тот непременно преуспеет, если применит самые изысканные и утонченные способы ухаживания. С этого времени в замке то и дело стали устраивать пиры и празднества, царицей которых всегда избиралась Аделаида. Но среди разнообразных игр и развлечений незаметная для множества съезжавшихся отовсюду гостей стража по приказу маркграфа исподтишка наблюдала за Аделаидой и пресекала ее попытки выйти за ворота замка. Почувствовав, что за каждым ее шагом следят, принцесса не на шутку возмутилась и заявила, что отныне не намерена участвовать в развлечениях. Гнев ее был велик, и она велела сказать маркграфу, что, если даже во время празднеств замок остается для нее тюрьмой, она более не намерена покидать свои апартаменты.
Дабы уговорить ее изменить свое решение, к ней снова был прислан Дурлах, напомнивший ей, что свобода ее зависит исключительно от ее благосклонности к маркграфу, а сей последний решил непременно овладеть ею. Дурлах столь долго изъявлял Аделаиде свое искренне сочувствие, пока наконец она не поняла, что он окончательно попался в расставленные ему сети.
— Слушая вас, сударь, — проговорила она, — начинает казаться, что, если вы полюбите женщину, вы станете обходиться с ней столь же несправедливо.
— Вы ошибаетесь, сударыня; мне неприятны подобные азиатские способы обращения с дамами, и я всегда буду относиться с почтением к той, кому бы я смог высказать свои чувства.
— Подобные манеры значительно приятнее, и, полагаю, вам воздастся сторицей.