— Говорить. Много. Надо.
Вот же бесчувственная скотина. Нет у меня сил говорить, и желания — тем более. Привязался же, свалился на мою голову. Послать бы тебя, заграничный товарищ, по известным координатам да на три буквы…
— Стихи тебе, что ли, почитать? На, подавись!
Я напрягла свою покореженную память, извлекла первые подвернувшие строки:
— Кончено время игры, дважды цветам не цвести. Тень от гигантской горы пала на нашем пути. Область унынья и слез — скалы с обеих сторон и оголенный утес, где распростерся дракон. Острый хребет его крут, вздох его — огненный смерч. Люди его назовут сумрачным именем: Смерть…
Я захлебнулась собственными словами из-за так некстати выровнявшегося зрения, позволившего разглядывать все не сквозь слой пелены, а нормально, привычно, как и положено. На меня уставились два глаза, и эти глаза вынудили непроизвольно содрогнуться: один, бездонный, казалось, мог иглой вонзиться в душу и все там переворошить, другой же, мутный, в сетке шрамов — еще и под душу заглянуть, чтобы вытащить таких монстров, каких никакое больное и безграничное воображение не способно создать.
— Смерть, значит… — протянул разноглазый, отступил, слившись с темнотой.
Я почувствовала укол совести. Наверное, не совладала с собственным лицом, отразила всю оторопь, так спонтанно меня охватившую. С другой стороны, сам напросился, нечего было ко мне так настырно лезть.
— Стихи великого русского поэта Гумилева, — произнесла я строго, на корню давя надежду услышать от меня извинения. — Слышал о таком?
— Нет, — из голоса исчезли все эмоции, он прозвучал спокойно и безлико. — Но согласовать языки стало уже лучше. После приращения требует время какой-то, настройка.
Кто ты, разноглазый, несущий полную ахинею? Чем больше я слышала, тем быстрее с меня слетала сонливость и усталость. Да, было скверно, но даже вся болезненность отступила перед всей этой захламленной бессмыслицей неизвестностью. Я снова сделала попытку сесть, но, как и прежде, была остановлена.
— Не надо. Рано.
Разноглазый опустился на кровать, неудобно развернулся, чтобы видеть меня.
— Ты меня понимать? Мой речь нормально воспринимаешь?
— Не очень, — призналась я, глядя на волну неровно обкорнанных волос, тускло блестевших в слабом свете. — Плохо.
— Надо еще говорить. Это настройка. — Попытался уже совсем просто изъясниться незнакомец.
А мне нечего было сказать. Каждая лишняя фраза, каждое необдуманное слово только могли усугубить мою ситуацию. С чем я теперь могу столкнуться, что ждет меня в ближайшем будущем? Да и не только в ближайшем? Сейчас я беспомощна и растеряна, сейчас я испытала всю прелесть изобретения моего гения на собственной шкуре. Они, мои жертвы, также терзались всеми этими сомнениями и не понимали, с какой такой радости череп готов разлететься на множество осколков? Да. Вероятно, что каждый, оказавшийся преградой между мной и моим желанием обладать великолепной вещью, просыпался со столь же мучительным набором ощущений. И боролись ведь, совладали как-то с собой, выходили в свет, улыбались и общались так, что только тонкий психолог мог заметить какое-то странное несоответствие.