С «Росинкой» мы гастролировали по домам офицеров, интернатам, домам престарелых, фестивалям творческой самодеятельности и т д. Один раз меня даже вытащили, невзирая на то, что я лежал с температурой «39». Красный, глаза в кучу, однако приехал и отыграл концерт.
Мама депрессовала, не могла смириться с обидой. Потом где-то познакомилась с дядей Володей. Это был молодой распиздяй, работающий в музыкальном ларьке и занимавшийся звукозаписью. Мы с ним сразу нашли общий язык. В тот момент я часто слушал альбом The Cure “Mixed up”. Меня до самого нутра пробирал мощный ремикс песни “Fascination street”. Я включал её, и под запись играл на пятой струне партию бас гитары. С дядей Володей мы подолгу говорили о музыке до тех пор, пока мама не заходила ко мне в комнату и не спрашивала у него: «Ты идёшь?».
А вечерами начинались пьянки и гулянки, порой длящиеся до утра. Временами он заваливался с компанией. Пьянки длились до трёх, четырёх утра, а утром я вставал и шёл в школу.
Летом, несмотря на моё нежелание, под давлением руководительницы ансамбля «Росинка», я уехал в лагерь. Там я скорешился с вожатыми – два Сергея, которые жили в моём районе и были старше меня на год. Поездка оказалась весёлой. Как-то вечером в лагере была дискотека. Впервые я попробовал спиртное, любезно налитое Серёгами.
Вернувшись, я продолжил с ними дружить. Они были типичные дворовые пацаны, тусующиеся у подъезда с гитарами. Пели армейские песни, Цоя и «Всё идёт по плану». Я снова стал слушать «Кино», и открыл для себя группу «Гражданская оборона». Сама песня «Всё идёт по плану», особенно в дворовом исполнении мне не понравилась. Но когда я услышал альбом с ужасным, примитивным звучанием, агрессивными криками и текстами Егора Летова, во мне, словно, что-то проснулось. Гр.Об. был созвучен с моим мироощущением. Я не мог объяснить этого словами. Я перестал стричься вплоть до 1999 года и через полтора года у меня отрасли длинные волосы.
Мама проявляла крайне негативное отношение к моему новому увлечению. У неё и раньше была склонность контролировать, вмешиваться… Но тексты, манера исполнения Летова, вызывали в ней раздражение и негодование, и она желала запретить мне его слушать. Главным аргументом было для неё – использование в текстах ненормативной лексики. Она жаловалась всем знакомым на моё увлечение, а в качестве доказательства предъявляла им песню «Поебать». Показывая, вот мол, какие у него песни матерные, бессодержательные и плохие. А в поликлинике, терапевту – тётеньке с хмурым и авторитарным лицом, жалуясь, говорила, какая разрушительная и ужасная музыка меня интересует, и в качестве примера со смаком повторяла напевно строчку «Мне насрать на моё лицо». Врач, глядя на меня, качала головой, и с упрёком спрашивала меня: «И тебе не стыдно?».