– Женщин дома спать должен, а не по горам скакать, как баран.
Скорее от обиды на барана, чем от его усилий, я выдернула ногу. Если не считать разбитую губу, все обошлось без серьезных повреждений.
– Такой красоту беречь надо, – сокрушался винодел, осматривая меня со всех сторон.
Море плескалось уже совсем близко, слышно было, как по гравию шуршат волны.
Мы друг за другом спрыгнули на берег и разбрелись в разные стороны: мужчины в одну, мы с Элей в другую. Гошки нигде не было.
– Утопили, – предположила я и закрыла рот рукой, чтобы не делать подсказок судьбе.
Никифорова нашла Эля.
Он лежал лицом вниз, в яме, оставшейся, возможно, от катера. Волны накрывали Гошину тощую фигуру, протаскивали за собой по гравию и возвращали на место, будто отложив самое интересное на потом.
Я присела рядом и потянула его за руку. Рука была ледяной. Почему-то мне показалось, что Никифоров жив, просто замерз. Эля стала мне помогать. Вместе мы перевернули и протащили Гошку несколько метров, пока не уперлись в скалу. Белый с Шалвой Гургеновичем наткнулись на нас и посветили фонариками. Я выпрямилась.
– Не дышит, – произнесла Эля.
Михаил занял мое место, взял в ладонь Гошкину руку и сразу выпустил ее.
– Не тех боялся, – подумала я вслух.
– Объясни, – потребовал Белый.
– Он боялся Прясникова, а надо было бояться этих…
Нужно было вызывать полицию. У Эли и Шалвы телефонов не оказалось, мой оказался разряженным, у Белого – тоже. И мы полезли вверх.
Поднимались мы медленнее, чем спускались. Михаил размотал трос, и они с Шалвой тянули на буксире Элеонору и меня. Наверху уже мелькал свет от проезжающих машин, дорога была совсем близко, когда я услышала сухой треск, похожий на близкий хруст веток. Мишка схватил Элеонору и пригнул к земле, а я, подчиняясь инстинкту, непроизвольно села на землю. Рядом дышал и что-то шептал по-грузински Шалва Гургенович, может, молился.
Я хотела встать, но тяжелая, большая рука винодела легла мне на плечо и не отпускала.
В темноте я видела, как Миша высунулся на дорогу, за ним, не отставая, ползла Эля. Мимо, как в боевике, свистели пули.
– Шалва Гургенович, – в шоке спрашивала я, – что происходит? Кто это?
Вместо ответа он крепко прижал меня к себе и поцеловал в губы.
– Жизнь такой короткий, – в свое оправдание сказал винодел.
Это была истинная правда, и я не стала его осуждать.
В нас стреляли, нам не давали поднять головы, и Шалва Гургенович потянул меня в сторону. Мы отползли немного вниз и прислушались. Я ошалела от происходящего, точно зная, что, если это продолжится больше двух минут, я свихнусь.