Горькая луна (Брюкнер) - страница 116
— Уведет ее у вас прямо из-под носа, — взвизгнул калека, дохнув мне в лицо перегаром.
Он уже серьезно перебрал.
— Эта колдунья совершенно подчинила вас своей воле. Я же предупреждал. Да не закатывайте так глаза: вы ей приписываете необыкновенные поэтические достоинства, хотя единственная ее радость — выставлять мужчин ослами. Никогда не забывайте, что она так и осталась униженной женщиной, у нее крыша едет при воспоминании о своих несчастных годах. Вздорная баба, вот и все.
Улыбка его стала особенно ядовитой, словно он был счастлив констатировать извечную нутряную подлость человеческого рода.
— Оставьте меня, — попросил я.
— По-моему, вам не стоит упорствовать, вы для нее мелкая рыбешка.
Я проглотил грязное ругательство: он перешел допустимые пределы. Все во мне клокотало, я потерял контроль над собой и бросил ему в лицо:
— Не будь вы калекой, я бы вам морду набил.
— Воздержитесь от грубости, сохраняйте хладнокровие.
Я встал. Ноги едва держали меня, они были набиты мягкой резиной, и мне пришлось после нескольких шагов ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Я бродил по залу в поисках полного стакана неважно чего, лишь бы это обжигало и оглушало. Все бутылки были пусты — люди надирались вдребезги, желая достойно отпраздновать последнюю ночь старого года, — и я спустился во второй бар, устроенный под лестницей. Я опустошил, глоток за глотком, два стакана чистого джина, стакан бренди и рюмку коньяка. Меня переполняли глупые мысли о мести, но на самом деле мне хотелось бы затопить их водопадом алкоголя. Я толкнул дверь и внезапно услышал яростное дыхание моря.
Косые струи дождя, густого как занавес, ударили мне в лицо. Я сделал несколько шагов по палубе под хлеставшим меня ливнем, задумчиво попыхивая сигаретой, ощущая смутную ярость унижения. Ветер доносил обрывки мелодий рока. Погода была ужасная, за несколько секунд я промок с головы до ног. И задрожал еще сильнее, когда увидел себя совсем одиноким в этой ореховой скорлупке, которая погружалась в жуткую декабрьскую ночь, в этот черный котлован, вздыбленный полярными ветрами. Казалось, в море возникли дыры: корабль падал в бездонный колодец, затем взлетал почти по вертикали, словно вытянутый к небу палец, потом начинал клевать носом. В своем несчастье я вспомнил Беатрису, вновь обнаружив в ней привлекательные черты: она была далека от совершенства, но хотя бы любила меня. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Мне следовало вернуться, оставаться на этой скользкой палубе было бы слишком опасно.
Все еще пошатываясь, я на мгновение застыл на пороге большого зала, который поднимался и опускался в ритме волн, и в рассеянном голубоватом свете поначалу не разглядел ничего, кроме неясных силуэтов, детских шариков и серпантина. Каждый второй плафон отключили, в насыщенной дымом и запахом разгоряченных тел атмосфере становилось все труднее дышать. Некоторые пары целовались взасос, другие откровенно ласкали друг друга, а угроза шторма тем временем нарастала. К моему облегчению, Марчелло отстал от Ребекки, и она танцевала одна. Я вновь ощутил надежду и посему в очередной раз забыл свою официальную подругу, Беатрису. Никогда еще Ребекка не выглядела столь величественно. Ее загадочное лицо затмевало все прочие. Я видел только это светило и не пытался скрыть волнения, туманившего мой взор. Она двигалась в изнеможении, запрокинув голову, прищурив глаза, вся во власти экстаза святой, претерпевающей мученичество. Два десятка мужчин и женщин, подобно мне, пристально смотрели на нее, похожие на детей, окруживших рождественскую елку. Она была средоточием всех смутных грез, порхающих в этих стальных стенах. Она нашла некое внутреннее легато, которое великолепно отражало грубую, энергичную музыку оркестра: поднимаясь на цыпочки или резко складываясь, она играла своим телом, словно это был инструмент, созвучный всем остальным. Она вселилась в электрическое буйство, прокладывая ему королевскую дорогу своими смелыми пантомимами. Тело ее, устремленное ввысь, проникнутое желанием пронзать, напоминало о гибкости клоуна, разрывающего полотно шатра. Удивленный, опьяненный, зачарованный, уже простив ей кокетничанье с Марчелло, я целиком отдался этому восхитительному зрелищу. Дыхание у меня спирало, когда я видел ее подрагивающие груди, экстатически виляющий зад. Я был отныне маленьким самцом, оробевшим перед этой кровожадной легкомысленной пантерой, мальчуганом, в экстазе созерцающим звезду. И я смотрел на нее с разинутым ртом, когда меня хлопнула по плечу чья-то рука.