— Видишь. Слишком хорошо воспитана. А дрожишь-то чего?
Издевается?
Определенно, издевается.
— Извините, но здесь несколько прохладно.
Это ведь не жалоба… это факт. Прохладно. Ему-то хорошо в сапогах… кожаные, а не из тонкой ткани. И сюртук теплый. Во всяком случае, теплее платья будет.
Тан молча достал из шкафа что-то белое и меховое, вытряхнул это на кресло и велел:
— Сюда садись. С ногами забирайся.
Леди не забираются в кресло с ногами, и уж тем более на снежных соболей. Мех был мягким, нежным, как пух… безумно дорогим. Тисса видела такой лишь однажды. Ему не место в старом шкафу полузаброшенной башни.
Соболя требуют обращения бережного.
Но Их Сиятельство имели на сей счет собственное мнение. Они сели на пол, вернее на подушку с золотым кисточками, и лениво потянулись. А потом, прежде, чем Тисса успела сообразить, что происходит, ее правая нога оказалась в тисках пальцев.
— Когда я что-то говорю делать, надо это делать, — сказал тан, снимая туфельку. — Не дергайся. Замерзла… вот и почему молчала?
Он растирал ступню, бережно, но в то же время сильно.
И неприлично.
Недопустимо.
Но умирать со стыда почему-то не получалось.
— В-ваше Сиятельство…
— Еще раз так ко мне обратишься и… — он отпустил ногу. — И я тебя поцелую.
Не честно!
— Вторую давай.
Перечить Тисса не посмела. Вообще следовало утешиться тем, что тан имеет полное право делать все, что ему заблагорассудится, даже если желания у него странные.
— Вот так хорошо, — он завернул Тиссу в меховую шаль. — Во-первых, у меня есть имя. И было бы мило с твоей стороны иногда про него вспоминать. Во-вторых, не надо меня бояться. Я не причиню тебе вреда, ребенок. Я тебе жизнью обязан, понимаешь?
Она не боится. Ну почти, потому что если тан узнает о тех письмах, то вряд ли простит… и надо бы рассказать. Возможно, сейчас, пока он добрый.
Разозлится, конечно.
Но вдруг не станет убивать?
Покричит… и что потом? Договор подписан и деваться ему некуда. Он женится на Тиссе и будет ее ненавидеть, потому что она сама себя уже ненавидит, причем даже не за письма, а за ложь.
— Что случилось?
Зачем он спросил?
— Просто… вспомнилось нехорошее.
Урфин не представлял, о чем разговаривают с шестнадцатилетними девушками, даже если они очаровательны, милы и хорошо воспитаны. Особенно, если милы и воспитаны.
И вся затея с каждой секундой выглядела все более глупо.
Притащил.
Зачем?
Показать дырявую стену, чучела голубей и трубу подзорную? Не подумал даже, что она не одета для подобного рода прогулок. Не приведи Ушедший, еще простудится.
— Выбрось нехорошее из головы, — посоветовал Урфин.