— Я рыбак, надо — буду ловить сельдь, камбалу, а надо — и карасиком не побрезгую, — говорил краснолицый седобородый мужчина в соломенной шляпе и высоких резиновых сапогах. Отпив одним глотком добрых полстакана вина, продолжал: — Но если я зашел к тебе, ты меня поперву сесть пригласи!
— Зазнался малый, — сказал стоящий рядом длинный парень в сильно вылинявшей майке и сандалиях на босую ногу.
— А ты бы ему по шее! — оглянувшись, будто боясь, что его услышит кто-нибудь посторонний, посоветовал сухой человечек с фиолетовыми губами. — По шее таким давать надо, и чтоб без свидетелей! Знаешь, как Вадька Борута однажды рыбинспектора с глазу на глаз проучил?
— Проучил, — фыркнул, насмешливо дернувшись всей своей длинной фигурой парень, — проучил — и с сейнера за это списали! Чуть было в отсидку не угодил, да простил инспектор…
Я хотел было вмешаться в разговор, спросить о Бо-руте, но седобородый, допив вторым глотком остатки вина, сказал сердито:
— А вы разве не слыхали, что его уже упекли?
— Да ну? — вырвалось у кого-то, остальные же уставились на седобородого с терпеливой выжидательностью.
— Да об этом уже все Вилково знает, — сняв соломенную шляпу и вытерев рукавом потный лоб, сказал рыбак.
— А за что же это? — удивился мужчина с фиолетовыми губами.
— Говорят, авария. Жертвы есть, да к тому же пьяный был, такого не прощают. — Седобородый вздохнул, заказал себе еще стакан вина и, отпив половину, заключил. — Нашли кому машину доверить — дурачку…
— Да пора бы уже поумнеть, отец уже, — вставил фиолетовогубый.
— А когда это дети ума придавали? — вновь насмешливо качнулся длинный в вылинявшей майке.
— Дело не в уме, а в серьезности, — ответил седобородый.
— Вот эта штука его погубила, — щелкнул по стакану пальцем длинный.
— Вино придумано умными людьми и не для дураков, а для тех, кто умеет пить. А тем, кто не умеет, я бы клеймо на лоб ставил: этому не давать ни в жисть! — сурово нахмурился седобородый рыбак, поставил пустой, подкрашенный розовым вином стакан на-прилавок и пошел от ларька, шагая несколько косолапо, но широко и твердо.
Остальные тоже поставили свои стаканы, и я понял, что компания распалась. А когда и они уходили, я достал листок, врученный мне Борутой, и, прочитав названия улиц, спросил у длинного, как туда пройти.
По дороге я встретил существо, на которое где-нибудь на Крещатике или на Дерибасовской, пожалуй, не обратил бы даже внимания, по в этом городке оно так всему контрастировало, что я невольно приостановился. Существом этим была девушка в длинной малиновой юбке с высоким прорезом на боку, сквозь который при каждом движении проглядывали нога и часть бедра. Грудь ее была лишь слегка прикрыта какой-то поблескивающей мишурой, спина же оставалась по-пляжному голой. Девушка вся, от ногтей до волос, была так обильно «загрунтована» всевозможными красками, что возраст ее поначалу трудно и определить. А лицо вообще — сплошная радужная маска. В одной руке она держала цилиндрическую корзинку с клубникой и зеленью, а в другой незажженую сигарету. Девушка остановилась, глядя на меня с изучающей пристальностью: