Господин Жакаль приподнял очки, взглянул на Сальватора, потом взялся за табак, а очки его снова упали на нос.
— Итак?.. — спросил он.
— Итак, до свидания, дорогой господин Жакаль, — отозвался Сальватор.
Он поклонился полицейскому, но, как и при встрече, не подал ему руки; перейдя улицу Сент-Оноре, он направился в ту сторону, где ожидал его в фиакре Доминик, то есть на угол Новой Люксембургской улицы.
Сальватор распахнул дверцу экипажа и протянул обе руки Доминику со словами:
— Вы мужчина, христианин и, стало быть, знаете, что такое страдание и смирение…
— Боже мой! — воскликнул монах, молитвенно складывая свои белые тонкие руки.
— Положение вашего друга серьезно, весьма серьезно.
— Значит, Жакаль все вам сказал?
— Напротив, он не сказал мне ничего, это меня и пугает. Он не знает вашего друга в лицо, имя Дюбрёя он впервые услышал лишь вчера, он понятия не имеет, за что его арестовали… Берегитесь, брат мой! Повторяю вам: дело серьезное, очень серьезное!
— Что же делать?
— Возвращайтесь к себе. Я постараюсь навести справки со своей стороны, вы попытайтесь тоже что-нибудь разузнать. Можете на меня рассчитывать.
— Друг мой! — воскликнул Доминик. — Вы так добры, что…
— Вы хотите мне что-то сообщить? — пристально взглянув на монаха, спросил Сальватор.
— Простите, что я с самого начала не сказал вам всей правды.
— Если еще не поздно, скажите теперь.
— Арестованного зовут не Дюбрёй, и он мне не друг.
— Неужели?
— Его зовут Сарранти, и он мой отец.
— Вот как! — вскричал Сальватор. — Теперь я все понял!
Он взглянул на монаха и прибавил:
— Ступайте в ближайшую церковь, брат мой, и молитесь!
— А вы?
— Я… попытаюсь действовать.
Монах взял Сальватора за руку и, прежде чем тот успел ему помешать, припал к ней губами.
— Брат! Брат! — вскричал Сальватор. — Я же вам сказал, что принадлежу вам телом и душой, но нас не должны видеть вместе. Прощайте!
Он захлопнул дверцу и торопливо зашагал прочь.
— В церковь Сен-Жермен-де-Пре! — приказал монах.
И пока фиакр катил по мосту Согласия неспешно, как и положено фиакру, Сальватор почти бегом поднимался по улице Риволи.
Церковь Сен-Жермен-де-Пре с ее романской папертью, массивными колоннами, низкими сводами, царящим в ней духом VIII века — один из самых мрачных парижских храмов; значит, там скорее, чем в другом месте, можно было обрести физическое одиночество и духовный подъем.
Не случайно Доминик, священник, снисходительный к другим, но строгий к себе, избрал Сен-Жермен-де-Пре, чтобы попросить там Бога за своего отца.
Молился он долго; было уже пять часов, когда он вышел оттуда, спрятав руки в рукава и уронив голову на грудь.