С интеллигенцией в России дела обстоят точно таким же образом. Она также не имеет навыков и инстинктов классовой и внутрикорпоративной солидарности и постоянно проявляет сиюминутно-недальновидный индивидуализм того же самого типа, что и наши новые богатые и новые бедные. Самым характерным примером служит развитие дел в кинематографии в конце восьмидесятых — начале девяностых. Почти все кинематографисты дружно возжелали тогда выйти из-под крыла государства и приватизировать отрасль — каждый в тайной надежде, что уж он-то выплывет и еще дополнительно преуспеет благодаря своей талантливости, ну а всякие там бездари — что ж, пусть тонут. И многие, не стесняясь, высказывали эти идеи вслух. В итоге же в большинстве выплыли совсем не те, которые так рассчитывали обогатиться. Здесь кроме эгоцентризма и святой веры в заслуженное награждение таланта при рыночных отношениях проявилось и глубокое непонимание ими «концентрического» характера всякой творческой деятельности. Если нет поддержки государства, то никакое искусство не может быть по-настоящему живым и экономически эффективным без, во-первых, удовлетворительного существования не только гениев и талантов, но и — что важнее всего — просто ремесленников, набивших руку, и, во-вторых, без сети фанатов-поклонников с развитыми инфраструктурами, включающими как минимум ежегодные съезды и конференции, периодические любительские и профессиональные журналы, систему клубов и т. п.
Западная интеллигенция точно так же, как другие классы западного общества, находится на целую эпоху впереди. Например, на защиту Дмитрия Склярова встало не только программистское сообщество Америки и Европы, но и многочисленные правозащитные организации. И постоянно во всех подобных случаях западная интеллигенция демонстрирует подобный подход, соединяющий повседневную готовность реализовывать свои ценности и идеалы и превентивную защиту своих долговременных классовых и профессиональных интересов.
Отечественные кампании диссидентов в свою защиту, с которыми по типу сходны теперешние кампании в защиту Пасько и Лимонова, вовлекали и вовлекают довольно узкие группы, и в них, как правило, мало профессионального интереса. По контрасту с этим правозащитные кампании начала двадцатого века в России были по-настоящему массовыми. Трудно также представить, чтобы нынешние деятели в знак протеста отказались бы от членства в Академии наук. Ну Березовский, возможно, это и сделает, а кто еще?
* * *
Если традиционных классов у нас нет, то что же все-таки у нас есть?
Во-первых, имеется радикальное различие между людьми в инстинктах командования и подчинения, которое делит общество на классы в, так сказать, теоретико-множественном смысле, то есть индивид входит в такой-то класс в зависимости от обладания тем или иным свойством. Их можно назвать, применяя термин Б.П. Курашвили, социально-психологическими классами. Только природа этих классов не совсем такая, как это представлялось Курашвили, — на самом деле члены этих классов определяются по типу их участия в «молекулярных» отношениях власти. И классов этих вовсе не так много, а всего два: класс «по жизни» командующих и класс слушающихся (нейтральный же тип и переходные типы относительно малочисленны, и назвать их классами можно лишь доводя до крайности теоретико-множественную метафору). Оба эти класса атомистичны и не образуют того более сильного, чем простая совокупность, единства, которое достигается в традиционных классах за счет солидарного классового самосознания.