Лондон, 1935 год. Дьявольская Трель
– Марк, бездельник! Опять спишь на работе! Уволю!
Широкая ладонь редактора с грохотом опустилась на его стол. От неожиданности Марк подпрыгнул вместе со стулом и новеньким «Ундервудом». На пол посыпались карандаши и скрепки.
– Вовсе я не сплю… – не поднимая на шефа глаз, буркнул он. Привел в порядок заспанное лицо. Так сладко спал, что пускал слюни. Снились шоколадные трюфели, которыми вчера объедался в кондитерской швейцарца Бенедикта. Придвинув к себе бумаги, посмотрел на начальство взглядом доброго щеночка: – Так, задумался немного… над статьей… – солгал он.
– Ага, шеф! Вы не переживайте, что наш мальчик перепутал Музу с Феей сна… – раздался за спиной ехидный смешок, – он спит, а его левая рука сама пишет, пишет…
«Проклятый Лепрекон!» – Марк сердито глянул через плечо. Там, развалившись на стуле, задрав ноги на угол стола, на него скалил свои желтые прокуренные зубы Питер О’Греди. С огненно-рыжими патлами и шкиперской бородкой, мусоля во рту чубук пеньковой трубки, он смотрел на них с шефом бесстыжими глазами мартовского кота.
Фотокор от бога и совершенно несносная личность в человеческом аспекте. Взрослый мужик, он вел себя как двенадцатилетний пацан. Обожал розыгрыши и, делая разные мелкие пакости, уверял всех, что это ужасно весело. В редакции его по фамилии даже не звали – «Питер Пэн», и все. «Наверняка уверен, что и летать умеет…» – подумал с неприязнью Марк, отворачиваясь.
Какое-то странное напряжение возникло между ними сразу. Словно он уже что-то задолжал О’Греди, тот стал задирать его с первой или, может быть, пятой минуты, стоило Марку появиться в редакции. Шуточки Питера, раз от раза все более соленые и злые, он терпел довольно долго, но однажды сорвался. И сам не понял, откуда взялась та дикая злоба, с которой, метнувшись к О’Греди, схватил того за горло. Пальцы сами сжали адамово яблоко Питера.
– Разинешь пасть в мою сторону… еще хоть раз… – Марк произнес весомо, уставившись на него зрачки в зрачки, – удавлю!
И увидел, как по зеленой, с нахальными рыжими крапинами, радужке глаз О’Греди растекается страх. Неподдельный, животный страх. Устыдившись внезапной вспышки собственного и такого яростного гнева, он выпустил горло Питера так же резко, как схватил, и торопливо зашагал прочь. По коридору. К лифту. На улицу.