— И если у твоего брата хватало сил на трансформацию кристаллов, значит, он…
Наследник рода. Будущий райгрэ, пусть бы дом его и не из числа Великих. Но я молчу, позволяя Одену самому сделать выводы. Я не уверена, что буду желанной гостьей, и если мое имя все-таки стерли с родового гобелена, то так тому и быть.
Оден скребет плечо и задает следующий вопрос.
— А отец — альв?
— Да.
Он думает минуты две, а потом говорит:
— Это как-то… противоестественно.
Наверное, после этих его слов мне следовало перевести разговор на другую, более нейтральную тему, но мне вдруг стало обидно. Да кто он такой, чтобы решать, что естественно, а что — нет?
— Они любили друг друга. И были счастливы…
— А ты?
И я была, давно, еще до войны. Я не тот щенок, от которого ждут, что он будет соответствовать породе. Более того, до определенного момента я не слишком-то задумывалась над тем, кем являюсь. Жила себе и жила в домике под красной черепитчатой крышей, на которую норовил взобраться виноград. Воспринимала как данность и дом, и крышу, и виноград, и еще лужайку во дворе, и невысокий забор, который красили дважды в год, а зимой выставляли на штакетинах разрисованные тыквы.
Были друзья для побегов из дому, к лесу ли, на старую ли гавань, где после отлива оставались драгоценные россыпи раковин. Были игры в фанты и еще в городки. В шарики мраморные, которые прятали под ступенькой нашего дома. Отец разрешал.
И змея воздушного смастерил.
Запускали на берегу, все вместе.
Те мои друзья не думали, что я — это противоестественно, возможно, потому, что в городе половина жителей были нечистой крови. Смешанные браки — не такая уж редкость, просто… мама была очень хорошей породы.
Я успокаиваюсь. На Одена злиться бессмысленно, он — то, что есть, и вряд ли способен измениться. А вот по руке дать, чтобы прекратил плечо расчесывать — это я могу.
— Зачем она вернулась? — Оден сунул руки в подмышки.
— Сначала, чтобы помириться…
Ту первую поездку я помню плохо, слишком мала была. Кажется, тогда Брокк получил свой первый патент, и на радостях дед согласился встретиться с непокорной дочерью.
Помирились они?
Теперь я понимаю, что был достигнут вооруженный нейтралитет.
— Потом, чтобы брата проведать… она им гордилась.
И не хотела, чтобы мы стали чужими друг другу. Дед не мешал, он любил меня по-своему, как теперь понимаю, но этой любви стыдился. На людях он держался холодно, отстраненно, едва ли меня замечая, зато каждый вечер я находила под подушкой маленький подарок.
Шоколадного зайца.
Или гладкий кусок сердолика на ленточке.
Или бабочку-ветряка…