Индейцы тоже наблюдают и ждут. Столпившись на открытом склоне холма над дорогой, на том берегу реки, где расположена резервация, неформальное собрание племен юта, пайюта, хопи и навахо расположилось между новенькими пикапами. Мужчины и женщины пьют Токай, толпы детворы — пепси-колу, все жуют сэндвичи с майонезом в салфетках Клинекс от Вандера, Рейнбо или Холсума. Наши благородные краснолицые братья глазеют на церемонию у моста, но их уши и сердца — с Мерл Хаггард, Джонни Пейчек и Тэмми Вайнетт, орущих из радиоприемников их пикапов. Радиопередача станции К-А-О-С — Каос! — из Флегстаффа, Аризона.
Граждане ждут; официальные голоса, издаваемые вконец запутавшимися ораторами, монотонно и нудно бубнят и бубнят в микрофоны, через провода, населенные призраками. Тысячи, сгрудившиеся в своих простаивающих машинах, мечтающие лишь о том, как бы, наконец, освободиться и вырваться первым на стальную арку моста, кажущегося невесомым, так грациозно соединившего пролет каньона — воздушную пустоту, в которой скользят и планируют ласточки.
Семь сотен футов вниз. Трудно полностью вообразить такую глубину. Река течет так далеко внизу, извиваясь среди береговых скал, что рев доносится туда тихим, как вздох. Дуновение ветра уносит прочь этот вздох.
Мост стоит, отчетливый и пустой, если не считать кучки элиты в центре, официальных лиц у микрофонов да символического заграждения из красно-сине-белой ленты, натянутой поперек моста между перилами. У обоих концов его припаркованы черные «Кадиллаки». Официальные машины, а также деревянные ограждения и патрульные мотоциклы держат массы, как в мышеловке. Выхода нет.
Далеко позади плотины, позади водохранилища, за рекой и мостом, за городом Пейдж, автодорогой, индейцами, и остальными людьми, их лидерами, раскинулась розовая пустыня. Там жара, под яростным июльским солнцем земля накаляется, вероятно, градусов до 150 по Фаренгейту. Все разумные твари спрятались в тени или пережидают день в прохладных норах под землей. Никто из людей не живет в этой розовой пустоте. Ничто здесь не останавливает взгляда, и он блуждает все дальше и дальше, через мили и мили камня и песка, вплоть до вертикальных фасадов столовых гор и плато на горизонте, в пятидесяти милях отсюда. Ничего не растет здесь, только кое-где можно увидеть заросли колючего кустарника и кактусов, да там и сям разбросаны корявые, скрученные, болезненного вида кусты можжевельника. Немного мелкой псоралеи, местами кустики хвоща. И больше ничего. Ничего не движется, кроме бледного вихря, приплясывающего маленького торнадо из пыли, который опадает, наткнувшись на каменный столб. Никто не наблюдает за этой бедственной землею, только гриф парит на воздушных потоках в трех тысячах футов над ней.