— Здравствуй, мама. — Он поцеловал ее в морщинистую щеку. Кларисса никогда не была красавицей, в ней слишком явно проступала немецкая порода: крупный нос, резкие черты лица, но когда она улыбалась, что случалось достаточно редко, улыбка ее преображала. А еще у нее были изумительные глаза, светло-серые, особенного чистого цвета. Когда-то отец рассказывал маленькому Дугласу, что глаза Клариссы фон Хайнесдорф покорили его сердце сразу и навсегда.
В гостиной жарко горел камин, и было очень душно, но Кларисса постоянно мерзла. Дуглас устроился в кресле подальше от огня. Мать присела на диван.
— Почему ты приехал без звонка? Обычно ты предупреждаешь о своем визите.
— Не знаю. Захотелось сделать что-нибудь незапланированное, — улыбнулся Дуглас.
Кларисса пронзительно посмотрела на него:
— У тебя есть что мне рассказать, сын, я вижу. Я тебя слушаю.
Да уж, от мамочки ничего не скроешь. Но если бы Дуглас был намерен скрыть от нее свои отношения с Анной, то спокойно остался бы дома. Он вздохнул и начал рассказ, опустив лишь некоторые подробности — незачем матери знать, что вначале он обманул бедную, потерявшую память женщину. Может быть, потом, когда-нибудь, он и расскажет, но не сейчас. Сейчас было стыдно. Дуглас осознавал свою слабость, но ничего не мог с собой поделать: он не мифическое совершенство и имеет право струсить. Совсем чуть-чуть…
Кларисса слушала с непроницаемым видом. Вот кто в семье лучше всех умеет держать себя: ни один мускул не дрогнет, ни единого намека на то, что за мысли вертятся голове. Дуглас не мог понять, осуждает его мать или нет. Он закончил свой рассказ и вопросительно взглянул на Клариссу:
— Что ты об этом думаешь, мама?
— В первую очередь, важно, что обо всем этом думаешь ты.
— Я уверен в том, что люблю Анну, и хотел бы видеть ее своей женой. Но мне не дает покоя вопрос о том, чего я лишаю моих детей, тебя.
— Что для тебя важнее — Анна или дети, которые вполне могут унаследовать от тебя равнодушие к древности их рода?
— Ты всегда учила меня: что бы ни случилось, я должен оставаться аристократом, это величайшая привилегия и величайшая честь. Но какой прок от этой чести, если она делает нас с Анной несчастными?
— Ты знаешь, что я не верю в любовь с первого взгляда, — сухо сказала мать. — Вашему знакомству нет и двух недель.
— Ты знала отца еще меньше, когда вы поженились.
— Верно, но у меня была другая ситуация. Наш брак был тщательно спланированным и общественно значимым, мы не дискредитировали себя в глазах общества. Ты же, судя по твоим словам, подумываешь о том, чтобы совершить непоправимое. Неужели ты забыл все, чему я тебя учила?