– Значит, так… – сказал Ирлмайер, – завтра, крайний срок послезавтра вам передадут пакет. В нем будет информация на Кегбеле. Дальше что должно произойти?
– Нужно будет назначить группу из аудиторов, не менее трех.
– У вас есть на примете подходящие?
– Есть, но…
Ирлмайер мысленно выругался. Почему среди доверенных лиц попадаются такие вот слизняки, которые проявляют инициативу только тогда, когда надо предать, украсть и тому подобное.
– Назначите аудиторов. Их имена сообщите мне, я передам вам информацию, какой можно будет влиять на них. Или назначим другого аудитора.
– Но это не предусмотрено каноном…
– Даже в случае смерти? – невозмутимо спросил Ирлмайер и снова насладился страхом, лопнувшим в тиши кабинета, словно басовитая струна.
– Найдем. У нас на каждого есть что найти. Добейтесь того, чтобы дело прошло в максимальном темпе, у нас нет времени. Но не доводите дело до слушаний… у вас это так называется? Теперь слушайте, что я еще скажу для вас и для нашего друга…
Возвращаясь с конспиративной точки, Ирлмайер чувствовал себя так, как будто весь вымазался в дерьме.
Дело было не в личности его агентов – на крючок разведки попадают не лучшие люди, право же. Педерасты, растлители детей, проворовавшиеся чиновники. Есть, конечно, другие – например, кому-то нужны деньги на операцию ребенку, но от таких обычно отказывалась сама разведка. Опустившийся, потерявший все свои принципы человек гораздо лучше – он не будет испытывать угрызений совести от предательства, не покончит с собой, не придет в один прекрасный день в контрразведку и не попытается отомстить тем, кто его завербовал – а такие случаи тоже бывали. Дело было в том, что… все-таки было что-то святое, было даже для такого человека, как Манфред Ирлмайер. Он до сих пор помнил, как мамми брала его и его младшую сестру в церковь на субботнюю службу… помнил дыхание людей, жесткую скамью, слитное пение церковных гимнов… и какое-то ощущение общности, возникавшее тогда, подтверждение того, что они принадлежат к одному народу, к великому народу, того, что Господь помогает им и помогает Германии, а они воздают ему хвалу за это и живут, сообразуясь с заповедями божьими. И даже потом, когда не стало ни матери, ни сестры… пьяный идиот на угнанной машине сделал свое дело, его даже не нашли… все равно Манфред Ирлмайер сохранил в себе частичку той живой веры, которая умерла в нем вместе со смертью родных ему людей… точнее, которую он убил в себе тогда, но не до конца. Он понимал, что делая то, что он делает, он нарушает не только человеческие, но и божьи законы… но ведь этим он подтверждал свою веру и свою принадлежность к церкви… ведь неверующий не признает, что он попирает законы божьи, он их просто не признает. И по крайней мере Манфред Ирлмайер не давал клятв проводить в жизнь законы Бога, он проводил в жизнь законы и волю рейха и служил рейху. А вот эти… ему было не по себе осознавать тот факт, что существуют люди, немало людей, целая группа людей, причем хорошо организованная, которая называет себя «служителями Господа», лицемерно служит ему на мессах, говорит пастве о Господе и о том, что он хочет от детей своих, а сама попирает закон Божий, надругалась над верой, цинично использует ее в своих целях, превратила дом Божий в вертеп. Они говорят людям: «Не убий», а сами убивают, и заказывают убийства, и друг друга, и других, не имеющих отношения к церкви людей. Они говорят людям: «Не укради», а сами коррумпированы насквозь и превратили Ватикан в чудовищную офшорную зону, в прачечную для денег мафии и самых кровавых диктатур, какие только есть на свете. Они говорят: «Не прелюбодействуй», а сами предаются самому омерзительному разврату, педерастии и прочим порокам, за которые в рейхе полагается виселица. И они, немцы, споспешествуют этому.