Во-вторых, попасться на перепродаже хоть чего-нибудь верный способ перестать быть научником. И Атос пальцем не пошевельнёт пока с хрустом будет оформляться разрыв контракта, а то и срок.
Ну вот ни одним пальцем не шевельнёт.
Но в Зоне случайная обретённая да неслучайно найденная заначка может явиться не только личным спасением, но важным элементом для обмена.
Одним словом, прощай, пёсик. Храни мой талисман.
Я вернулся поздно ночью и сразу доложился Атосу.
К моему удивлению, он очень спокойно отнёсся к тому, что я не принёс «аксельбант», но чрезвычайно серьёзно к факту обстрела. Он расспросил меня дотошно, кажется, делая какие-то важные для себя выводы, поблагодарил и отпустил с богом.
Мы тут все давно стали циниками, и три упокоившихся киллера нас не трогали — это лежало у них в прикупе.
Такие вещи и в наши отчёты не попадали — только в случае, если мы шли под охраной военных сталкеров — да и они любили заканчивать рапорты о боестолкновениях какой-нибудь меланхолической фразой типа: «После обстрела неизвестный самолёт проследовал в сторону Японского моря и скрылся с радаров».
Атос был вдвойне циником — он был очень требователен к подчинённым.
В какой-то момент, несколько лет назад, Атос делал на меня ставку — кажется, я был нужен ему для чего-то, он видел во мне не подчиненного, а помощника.
Но я быстро его разочаровал — и понятно почему. Я любил выпить, да и на науку давно положил с прибором. Атос мог рассчитывать только на мою личную честность — и тут я старался оправдать этот расчет.
А тогда мы даже говорили по-человечески, и для меня было откровением то, что наука оказалась довольно хитро устроенным механизмом.
Сначала вокруг Зоны возник некоторый вакуум. Всё-таки всё произошедшее воспринималось как неудача, как нечто позорное. Погибли люди, многие заболели (или думали, что заболели а это одно и то же), многим пришлось бросить дома — ну и на этом фоне научные открытия как-то были не нужны.
Атос как-то, задумавшись о чём-то постороннем, спросил меня:
— Знаешь, кстати, про немецких докторов в лагерях?
— А что в лагерях? Душегубы, в смысле? Ну там Менгеле да, знаю.
— Дело не только в Менгеле. Есть этический вопрос — пользоваться ли наработками этих немцев по трансплантологии или там замораживанию людей. Они ведь много что напридумывали и много наэкспериментировали с человеческим материалом. У нас ведь как — сначала в теории, потом на мышах. Потом опять в теории, а потом на свинках. Потом много-много в теории, потом нашли добровольцев, заплатили им немерено денег, потом только что-то сделали на сторонних людях. А немцы сильно ускорили процесс, да и их данные были уникальны.