— И что? — Я не понимал, зачем он со мной заговорил. Впрочем, я был немного выпивши, и зачем был этот разговор не понимаю и сейчас.
— Да ничего — пока мы говорили: «Есть вопрос», оказалось, что вопрос-то есть, но всё равно все уже пользуются. Там, правда, много туфты было.
— Так что с Зоной?
— Понимаешь, пока ты пил да гулял, в нормальной науке не до Зоны было — всё решала экономика. Уже началась, конечно, торговля артефактами, да только это не было решающим фактором — героин приносил куда больше. А как героин продавать — понятно, а с артефактами понятно, да не очень. Героин не особо портится, героин внезапно не теряет своих свойств, он вдруг не вливается в тело дилера и не убивает его.
Представь себе дилера, что положил в карман чек, а потом вдруг этот самый дилер пошёл волдырями и лопнул. Ну и унификация — все артефакты действуют по-разному. Только потом поняли, что даже батарейки на артефактах имеют разную ёмкость. После Первого межгосударственного соглашения в Зону нахлынули учёные — вот, казалось, сейчас мы всё объясним, М-теория, все дела.
То есть коли не сумели найти бозон Хиггса на коллайдере, так мы его сейчас обнаружим в гравиконцентратах…
— Э-э-э… Ты правда считаешь, что в гравиконцентратах… — Я мобилизовал знания теоретической физики, и, признаться, вышло у меня это неважно.
— Да я для примера говорю. Всё было построено на очень сильном оптимизме.
— И что, оптимизм кончился?
— Кончился. И довольно странным образом. Согласно Первому соглашению биологический материал нельзя вывозить из Зоны — ну, это по понятным причинам. Поэтому биологи попёрлись в Зону и на Периметр. Можно было транспортировать лишь неживые артефакты — оттого у физиков было некоторое раздолье. Но потом оказалось, что никаких теорий ничего не подтверждает, и в отрыве от Зоны характеристики артефактов не то чтобы слабеют, а видоизменяются. Это не хранимый товар — и для науки тоже.
Ведь знаешь, чем наука отличается от не-науки?
— Слушай, не заводи эту шарманку! Это нам ещё курсе на третьем рассказывали. — Я покривил душой. Что-то нам рассказывали, но я всё забыл и просто боялся этой шарманки. Я боялся звуков этой шарманки, потому что она мне пела: «Ты — лузер, ты — лузер, ты всё забыл».
— А наука от не-науки отличается тем, что, во-первых, результат не зависит от личности исследователя, а во-вторых, он воспроизводим.
И оказалось, что если с личностью — дело тёмное, особенно на переднем крае физики, то с воспроизводимостью — всё ещё хуже. Нету воспроизводимости. Мы меряем манную кашу и радостно докладываем об успехе. А оказывается, что пока мы докладывали, манная каша превратилась в красивый, годный кисель. Мы снова бежим докладывать, бац! — а ни киселя, ни каши, а есть чудесная плесень. Нормально?