— Значит, тебя зовут Нобатом? — в первый же день переспросил железнодорожник, когда мы познакомились и вдвоем отправились на работу. — А у меня два сына, такие же, как ты, немного постарше. Одного зовут Антоном, другого Федором. Еще две дочери. В Петербурге остались. Знаешь такой город?
Я кивнул. Про Петербург я слыхал, там живет сам ак-падишах — белый царь.
— А наш аул — Бешир, — неожиданно для себя проговорил я. — Только отца у меня нет. Умер. Мама в селе осталась.
— Мама? Хорошо, значит ты не сирота, — Александр Осипович покивал головой. — Ну, а за что тебя в зиндац посадили?
— Это Донди… — начал было я, и вдруг воспоминания острой болью пронзили сердце. Говорить не хотелось, я отвернулся, почувствовал, что глаза наполняются слезами.
— Ладно, Нобат, — железнодорожник положил на мое плечо тяжелую ладонь. — Потом когда-нибудь расскажешь. Пошли, работа не ждет.
Вскоре я все сам рассказал ему: и про Донди, и про дядю Амана, и про то, как меня из тюрьмы вызволил Хакберды-джебечи. Александр Осипович только по обыкновению кивал головой да попыхивал трубочкой. Впервые, оказывается, ему довелось так близко соприкоснуться с судьбами обездоленных бухарских дайхан.
— Ну и жизнь тут у вас! — скрипнув зубами, проговорил он, когда я все рассказал. — Будто в омуте. Ничего, раскачаем… и до эмира дойдет очередь! Наступят иные времена! Не горюй, Нобат!
И он ладонью стиснул мое плечо. А мне снова вспомнились давние дедушкины слова — о других временах, которые неминуемо наступят. Значит, не только мой дед верил в это? Одни и те же слова. А люди совершенно разные, разных народов… Есть над чем задуматься.
— Да, братец, это ты верно подметил, — удовлетворенно произнес Александр Осипович, когда позже я рассказал ему историю моего деда. — Твой дед всю жизнь трудился и все равно умер бедняком. Я тоже работаю, да и мои товарищи, русские, вон сколько их теперь здесь. А наш достаток? Сам видишь и еще наглядишься. Ну, а наши богачи да правители… Ого, куда там вашему эмиру со всеми беками да эмлекдарами! Сами-то они, понятно, пальцем о палец не ударили, мозолей на руках не знают. Живут трудом бедняков, простых людей, таких, как ты да я. Русский ли, туркмен, узбек или киргиз — им все равно. Значит, и нам нужно быть всем заодно, против всяких богачей, угнетателей, какой бы нации ни были они. Пролетарии всех стран, соединяйтесь, одним словом! Не слыхал такого? Погоди, до всего дойдем, братец Нобат. Не сгнил в зиндане — теперь-то не пропадешь!
Я слушал речи моего нового покровителя, — а говорил он в этом духе частенько с тех пор, как я начал понимать по-русски, — и далеко не все мог сначала уразуметь. Ведь я только-только вышел за пределы родного села и не прочел еще ни единой в своей жизни книжки! Мне в то время русские издания были еще не по зубам. Но теперь я познакомился со множеством людей различных национальностей, рядом со мной находился душевный, умный, бывалый русский человек — по годам мне отец, — который, по всему видно, привязался ко мне. И все виденное и слышанное производило переворот в моем сознании, будило жадное любопытство, стремление постигнуть самую суть своего прошлого и того, ради чего здесь работали люди со всех концов земли. Александр Осипович всегда подробно отвечал на мои вопросы, поначалу робкие и путанные, сам вызывал меня на разговор, просил рассказать о жизни в селе, исподволь приучал меня самого искать и находить разгадки тех головоломок, которые преподносила судьба. Только предупреждал: до поры до времени не вести обо всем этом откровенных бесед ни с кем.