Она выехала на Кутузовский, в приступ света среди серых сталинских зданий. Как всегда, короткий укол в сердце — возвращение домой. Ей нравилась ее квартира, усыпанная шелковыми подушками и коврами. И уже растаяли мысли о ее муже. Почти… Не пришлось уходить из привычных стен, это главное. Разве нет? Ее маленький восточный дворец, оттеняющий карий взгляд с поволокой. Все лица настоящего, вертящиеся в суете дней, считали, что вкус ее безупречен. И так естественно сидеть на шелковом ковре, когда в тебе говорит кровь предков. Она рассказывала о них. О том, что прадед был муллой, как к матери сватался весь город, о юбке, прикрывающей щиколотки… Только об одном она никогда не упоминала — о поездах дальнего следования, отправляющихся из города-героя, из Ульяновска. Галя, сбитая женщина с большой грудью и полным лицом, потерявшая след мужа, горького пьяницы, и воспитывающая четырехлетнего сына, частенько заваривала чай. Темный, с маслянистыми пятнами, он так и норовил перескочить через край стакана. Как и полагается проводнице, ее такие мелочи не беспокоили. Если только из купе не выглядывал брюнет с восточным профилем и нежными, Господи, какими нежными руками. Тогда и чай — с сахаром, и шоколад, и блузку — расстегнуть. Трясет вагоны, заглушает стоны постукивание колес. Катаются по складному столику вареные яйца, трескается скорлупа, темные пятна расплываются от заварки, пахнет копченая колбаса и шея его — одеколоном. Так хорошо, что забывает, что обед должен быть вовремя и остановиться нужно вовремя… Потом тошнота, укачивает, и распухли ноги… Девять месяцев, и пронзительный крик сморщенного смуглого комочка.
— Учитель, что делать, не совладать мне с собственным сердцем?
— Тогда останови его.
Дисциплина необходима, если хочешь достигнуть знания. Я не мог ослушаться. И как бы ни был нежен день и ласкова песня реки, мои веки сомкнулись. Взгляд замер в точке света, и дыхание прекратилось. Свободный от земного притяжения, я поднялся сквозь теплую дымку воздуха и полетел над деревьями, над домами. Наверное, и над людьми тоже. Но их я не замечал. Моя цель была естественной. Кто не мечтает о волшебном озере? Анаватапта переливалось всеми цветами радуги. Я завис над ним, впитывая краски от бирюзового до глубокого фиолетового. Зеленое солнце покоя светилось в моей груди. Как вдруг я подумал о ней… Хотелось разделить с ней увиденное. Ее взволнованное лицо возникло предо мной. В тот же миг исчезло Анаватапта в ритме учащенного сердцебиения…
Из окна двенадцатого этажа открывался вид на лес. Могучий, темный, бесконечный, он приковывал ее взгляд. Острые иглы хвои таили в себе нечто невысказанное, пока несбывшееся. Со своей подружкой Аришкой она часто выбиралась на крышу по узкой ржавой лестнице. В летние дни, наполненные обжигающим солнцем, они расстилали полотенца, снимали платья, хлопковые трусики и лифчики, подставляя лучам молодую кожу. Их видели только небо и лес. Безликий серый город с горьковатым запахом пива, разлитого на тротуар, исчезал. Загар разливался по телам вместе с мечтами. Возвращаться было трудно. Особенно в квартиру со старой потертой мебелью и старшим братом, вечно торчавшим дома. Он не учился, не работал, направляя всю свою энергию на поиски кайфа. Нюхать, глотать или колоться… Хотя бы что-нибудь… А если нет, тогда вспышки ярости. И шрам на смуглой лопатке, вечные ссадины, а однажды сломан нос и два дня в коме… Лес, солнце и крыша, где только Аришка… Махнем в Москву? Стук, стук по рельсам… Когда же это кончится, мама? «Сама нарвалась» — вот и все, чем она может помочь своей шоколадной девочке.