— Проснулась? — Пилат открыл глаза.
Тина молча кивнула.
— Голова не болит?
Она прислушалась к себе — голова если и болела, то самую малость.
— Все в порядке.
— Хочешь есть? — Он приподнялся на локте, посмотрел сверху вниз.
— Хочу.
Вот так и начался их роман: с абсента с поэтическим названием «Предрассветный туман», с ночи, которую она не запомнила, и с завтрака, по-семейному банального. А еще с рассказа Пилата о том, кто такие готы на самом деле.
Пилат не был барменом, как подумалось Тине в самом начале их знакомства, он являлся владельцем того самого готического клуба. А еще он был чем-то вроде гуру для московских готов. К его словам прислушивались, ему доверяли, перед ним благоговели и заискивали. А Тина вот просто так пришла с улицы и стала его любимой женщиной.
Быть любимой женщиной готического гуру — это не шутки, это дает пропуск в параллельный мир, но и налагает большую ответственность. Женщина Пилата не должна быть заурядной, она должна соответствовать. И дело тут даже не во внешних проявлениях и готических атрибутах, дело во внутренней сути, в чем-то непонятном и загадочном, в том, что Пилат называл незримой искрой.
У нее эта искра имелась. Она зажглась в тот самый момент, когда Тина решила не быть Красной Шапочкой. Искра зажглась, и окружающий мир изменился, приобрел смысл. Теперь в ее жизни появился тот самый недостающий стержень и неподдающаяся пониманию обывателя логика. Сменив философию, Тине пришлось сменить и гардероб — спасибо неограниченному кредиту — и полюбить алую помаду. Пилату нравилось сочетание черного и красного. А еще она сменила ареал обитания, променяла модные тусовки на клуб Пилата, стала готической королевой — так он теперь любил ее называть. Конечно, а как же иначе? Пилат гуру, а она его королева.
Домочадцы к смене Тининой философии отнеслись спокойно, видать, за полгода успели привыкнуть к ее «вывертам», расценили это как еще одну попытку поддеть отца. Вот, мол, ты такой крутой и уважаемый, а доченька у тебя неформалка, красится, как проститутка, одевается, как городская сумасшедшая, общается с сомнительными типами и устраивает шабаши на кладбище. Про шабаши — это так, скорее для красного словца. Готы, конечно, ценили кладбищенскую романтику и с уважением относились к миру мертвых, но шабаши — это не по их части. Хотя если обывателям хочется думать именно так, пожалуйста, пусть заблуждаются сколько душе угодно.
Удивительное дело, но отец к метаморфозам, произошедшим с единственной дочерью, отнесся спокойно. Даже когда Тина явилась к семейному ужину в одежках, по случаю прикупленных в секонд-хенде, и с более чем выразительным макияжем, он не сказал ни слова, лишь едва заметно нахмурился.