На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.
– Они там копают, – тронул Данилова за рукав Быков. – Как же так, Иван Александрович, а?..
– Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.
Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.
– Есть, – устало сказал он, – нашли.
– Что там?
– Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото – небольшой такой ящичек, но полный.
– Надо оформить как добровольную выдачу.
– Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.
– Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело – написать все, как было на самом деле.
– Вы какой-то странный, товарищ Данилов, – Плетнев пожал плечами, – она вашего опера заманила в засаду, а вы…
– Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.
– Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.
– Давайте и все документы мне.
– А нам?
– Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.
Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.
Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто. На улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.
– Что мне будет?
– Это решит суд. – Данилов встал, прислонился к стене.
– Я скажу всю правду.
– Единственное разумное решение. Итак, откуда у вас эта печать?
– Мне ее подарил Музыка. В мае, здесь у меня.
– При каких обстоятельствах?
– Они вернулись из Москвы: последнее время туда часто ездили…
– Кто они?
– Музыка Стасик, его брат Бронек и Виктор Колугин, их шофер.
– Кто это такой?
– Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.
– А что делал до войны?
– Он из этих мест. Судимый, тоже водил машину.
– Так, кто еще?
– Сережа, его так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.
– Фамилия Серого?
– Не знаю. Ни разу не слышала, чтобы называли его по фамилии.
– Кто еще?
– Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, ничего не могу сказать.