Одно только опечалило меня в Вашем письме: оказывается, Вы — дедушка! Я‑то думала, что Вы молодой и красивый.
Время меня всегда беспокоило. В раю, наверно, нет времени. И кажется, открытие конечности и погрузило меня в бесконечное. Эта жуткая кошмарная бессмысленность, которой я мучилась, началась у меня после того, как я вдруг заметила (опять же далеко ехала!), когда смотрела портреты в Национальной галерее в Вашингтоне, что время‑то проходит, что нет ничего холоднее времени и что все может обойтись без меня, как и я без этих людей. В такую черную, мрачную бездну хаоса провалилась, думала — конец бесконечности. Наглоталась свободы и чуть не задохнулась, чуть не растворилась в бессмысленности. Сидела, как подкидыш, тупо глядя на происходящее, все время чувствуя свое несовершенство.
Падчерица великой державы! Где веселость? Где насмешливость? Каждая секунда несла пустоту, тяжесть, удушье. Полный распад на атомы и молекулы. Был предел боли. Как я выкарабкалась? Это чудо. И теперь я верю в чудеса и в смысл жизни.
Но неужели все люди проходят через такое? Через такое испытание свободой, временем? Или это уготовлено для таких легкомысленных дамочек, которые считали, что они — само совершенство? Боль учит меня жизни. Ведь стыдно сказать, я думала, что верить в Бога, конечно, неплохо, но не для меня, а для других — не таких хороших, как я. Например, для Яши, у него натура плохая, ему нужно ее «исправлять». Для меня все было элементом «морального ученья». Я все подхихикивала над Яшей и над другими «чудаками»… Вот и дохохоталась до… захлебывания собой. Опять же — дальше ехать некуда! Дураков свобода учит. И оголяет все человеческие слабости. И это неправда, что здесь люди более прагматичные, чем там; люди‑то, оказывается, везде такие же. (Америку открыла, глядя на глобус.) Узнаю брата Васю. Просто меняется спектр ценностей… Я еще точно не знаю, как об этом сказать, но чувствую, что умные тут умнеют, а дураки глупеют. Все усиливается. И если там мы зацикливались на «внешних обстоятельствах», то тут мы «зацикливаемся на себя»…
Вот тут только что… Яше позвонил из Нью–Йорка его друг, который приехал из Парижа. Яша ему всю плешь переел, чтобы он захватил оттуда две Яшины картины или прислал бы почтой. Тот обещал, обещал. Сейчас приехал, и Яша его спрашивает о судьбе своих картин. «А мне и в голову не пришло. Да я и позабыл совсем…», — отвечает тот. Это друг едет в Нью–Йорк… Начисто забывает о другом человеке, о своем друге. Если бы ехал из Москвы в Ленинград, захватил бы картинки, сам бы позвонил сто раз, чего привезти из Москвы? А тут… ошалевают… Я вот тоже чуть не ошалела.