Даже учителя Пукита не испугалась. Церковная дорога за кузницей — сплошная каша, пешеходная тропа протоптана с другой стороны канавы, — Анна перескочила и пошла, стараясь легче ставить ноги, чтобы острые каблуки не очень вдавливались в гладкую, но еще сыроватую землю. Пукит возвращался со станции. Под мышкой нес свернутые «Балтияс вестнесис» и «Балос», а в другой руке — развернутый номер «Люстиге блеттер» и на ходу, пробегая глазами, улыбался забавной шутке или юмористическому рисунку. Уже издали он, сдвинув брови и ядовито усмехаясь, посмотрел на встречную. Он привык, что не только ученики, но и взрослые своевременно кидались от него в сторону, избегая встречи с этим насмешником и зубоскалом, который сам считал себя большим острословом.
«Откуда взялась такая смелая — не собирается свернуть с дороги?» За плечами тощий узелок, на руках ребенок, высокие башмаки, как у лодочников, — много еще более острого и злого сквозило в черных холодных глазах учителя и в его улыбке под свесившимися усами. И все же — не свернула с узкой тропинки, шла напрямик, словно медведь, двигалась, как воз сена. Учителю, наконец, самому пришлось податься в сторону и сойти с дорожки — нога сразу погрузилась в вязкую слякоть.
— Корова!.. — услышала Анна за спиной возмущенное шипение.
— Мерин!.. — прошипела она в ответ, едва удерживаясь от смеха. Отойдя дальше, и впрямь рассмеялась. «Можешь всунуть меня в какой-нибудь глупый рассказ, — смеялась она тихо, — но сапоги ты все же испачкал!»
На Колокольной горке ее стала нагонять какая-то подвода. Анна покосилась через плечо и сразу узнала. Смех оборвался, сердце похолодело, но страха нет, страха не было. Это не от страха она спрятала глаза под платочек и крепко стиснула зубы.
Екаб Бривинь суетливо поднял воротник пальто и втянул в него толстую шею по самые уши. Дергал, дергал вожжами, пока лошадь не побежала рысью, хотя по такой слякоти ехать можно было только шагом. Но объехав Анну, лошадь сразу пошла тише, уверенная, что с этим пешеходом ее хозяин непременно захочет поговорить. Екабу Бривиню ничего не оставалось, как повернуть к Анне опухшее щетинистое лицо с заспанными глазами, узкими, как стручки ястребиного гороха. Он, кажется, пытался улыбнуться.
— Может быть, сядешь? — сказал он глухим голосом, точно со дна ямы. — Я могу прокатить.
«Катись к черту!» — хотела было ответить Анна. Но сдержалась, прижала ребенка к себе покрепче, словно для того, чтобы сердце не выскочило из груди, изо всей силы стиснула зубы и, подняв голову, зашагала дальше своей тропой, как будто на дороге было пусто.