Двор Матиса походил на полукруглую песчаную яму. В самой глубине, у сарайчика, лежала перевернутая лодка с необычайно длинным килем. Лодка только что выкрашена красными, зелеными и белыми полосами. Крепкий и очень подвижный юноша в полосатой фланелевой тельняшке, с голой грудью и загоревшими до плеч руками, посвистывая, золотил на носу надпись: «Saxonia». Вдруг он перестал свистеть. Три проказницы над забором трещали, как воробушки, передразнивая и надсмехаясь. Парень постарался сделать вид, что не слышит, но это требовало слишком большой выдержки даже и от такого загорелого спортсмена, «Слышь, слышь», — прочирикала одна шалунья. «Бренц, Бренц», — дополнила другая. Матис не откликался. Тогда грянул хор в три голоса: «Матис, Натис, черт те схватит, с лодки стащит, за собой потащит!»
Это было уже слишком. Банка с красками и кисть покатились на песок, мастер схватил двумя руками валявшийся рядом чурбан и запустил в забор. Грохот раздался на весь Агенскалн, но шалуньи исчезли, как только он нагнулся за чурбаном, и теперь ликовали, прыгая вокруг клумбы. Матис заметил над забором голову Андра, погрозил кулаком, прокричал что-то по-немецки. Андр не понял — в «Переводчике» Шписа не было немецких ругательств, но отпрянул от забора не менее быстро, чем девочки. Совсем тяжело стало на душе. Эх, не годится он для городской жизни и никогда годиться не будет. Горожанином надо родиться, как эти три шалуньи, а деревенского никогда не переделать. Совсем подавленный, присел он на скамейке у домика, нахлынула тоска по Марте и матери, по гнедому и лесу в Силагайлях… Зачем он так легкомысленно бросил все это?
Анна услышала шум и догадалась, в чем дело. Вышла из домика, побранила Марту, а двух ее подружек в наказание отправила домой.
— Просто беда с такими соседями! — пожаловалась она.
— Но он ведь не задевал их, — защищал Андр Матиса.
— Тут старая вражда. Эта семейка давно всем насолила, не только на нашей улице, но и дальше. Над этими немецкими выскочками уже не смеются, а ненавидят их. Разве это люди! Старуха не может простить покойному мужу, что он прозывался Бренцис Матис. Матис — еще как-нибудь можно вывернуть на немецкий лад, но Бренцис остается Бренцисом, какой ни привешивай хвостик… Сам старик будто был честным и хорошим якорщиком в артели, только большим пьяницей. Спьяна вывалился из лодки и попал под плот, лишь через неделю течение вынесло его на берег у Волермуйжей. Оставил после себя недостроенный дом, долг в немецком банке, это мучает мать и сына, словно зубная боль. Сами ютятся в лачужке, вроде моей, а в дом пустили шестерых жильцов. Выжимают из них соки, каждый месяц один пли двое сменяются. В Агенскалне смеются: у Матисов не заживешься, съедят клопы и тараканы. Других доходов у них нет. Сын нигде не работает, все лето возится с лодкой да ездит на состязания в Лиелупе, на Киш-озеро; носит шикарную морскую фуражку. Лодырь и бездельник. На будущую осень должен идти в солдаты. Старуха держит кур и потихоньку продает яйца, чтобы получить лишнюю копейку. Когда куры вырвутся на свободу — в соседних садиках это сразу чувствуется. Сейчас разбираются две тяжбы: одна против старухи из-за выклеванного лука, другая по поводу перебитой куриной ноги, агенскалнцы посмеиваются над обеими, — по всему Агенскалну хохот стоит. Но Матисы гордости не теряют. Каждый вторник вечером у них собираются на кофе всякие кумушки, хотя иной раз старуха бегает по соседям — ищет, где бы занять фунт сахару, чтобы испечь пряники. Скоро сам увидишь, с какими шлейфами и с какими корзинками на головах ходят к ним гости. Я их уже сколько лет вижу здесь и все еще не могу удержаться от смеха. Наша мамаша тоже изредка заходит к ним, хотя сама только раз в год на именины к себе приглашает.