Она вернулась к окну, приоткрыла его, сбила пепел с сигареты и снова закрыла. Когда она повернулась, по ее щекам снова бежали слезы.
— Я все время звонила, во всяком случае, сначала. Просила Майка, твою маму, Бретта передать тебе, что я звонила. Попыталась поговорить с Шелли, но она... ну ладно, я не могу ее винить.
Он встал и подошел к окну. Ему надо было лучше рассмотреть ее лицо.
— Сара, если ты столько раз звонила, почему я тогда с ума сходил, беспокоясь за тебя?
— Господи, Джейми, никто тебе не сказал? Что за чертовы... А как же сообщения, которые я оставляла здесь?
Джейми почувствовал, как тошнота возвращается, и, чтобы не так кружилась голова, сосредоточился на ярко-синем знаке «Парковка» на той стороне улицы.
— Сообщения?
Она открыла окно и выкинула окурок.
— Штук двадцать сообщений. Может, и больше.
Джейми сел и сжал ладони, как ему показывал психотерапевт. Он должен был сосредоточить свои чувства паники и гнева между ладонями, а потом отпустить их, повернув ладони вверх. «Отпусти все это, Джейми, просто отпусти».
— Кому ты оставляла сообщения?
— Этой твоей сучке-секретарше.
Какие у Энджи причины не передавать ему, что Сара звонила? Энджи даже не была знакома с Сарой. Правда, она могла знать о Саре, потому что ходила с Шелли на йогу по вторникам после работы. Джейми сжал ладони так сильно, что подумал, что запястья могут сломаться.
— Значит, ты говоришь, Шелли знала, что ты пытаешься связаться со мной.
— Что за дерьмо! — Сара ударила ногой в стену. — Да уж, прекрасно знала.
Сосредоточь свою ярость. Раздави ее между ладонями. Теперь это всего лишь шарик. Сплющи ее. Контролируй ее. Тринадцать месяцев и двенадцать дней она пыталась связаться с ним, и все, кто его знал, сговорились, чтобы ее не пропустить. Властвуй над своим гневом; не дай ему властвовать над тобой. Тринадцать месяцев и двенадцать дней его жизни потрачены на боль и страдание.
Уголком глаза он видел, как она пересекла комнату и забралась на его стол. Ему казалось, что она сидит со скрещенными ногами, но он был не уверен, потому что сосредоточился на том, чтобы раздавить и сжать отчаяние, предательство и потерянную надежду. Он контролировал свои чувства; они не имели над ним власти.
— Ты молишься? Ты что, обрел Бога или что-то в этом роде?
— Ты разговаривала с мамой? Ты разговаривала с Бреттом?
— Да, и с твоим отцом. Что это ты делаешь со своими руками?
— Это прием психотерапии. Мне надо раздавить плохие чувства между ладонями, а потом я могу их отпустить.
— Что за чепуха. Дай мне руки.
Это действительно была чепуха. Он расслабил руки и дал Саре взять их в свои ладони. Это было куда более эффективно, чем любая из техник, которым его научили. Когда Сара вдавила кончики пальцев ему в ладони, паника и гнев ушли. Какое имело значение то, что он страдал без нужды, из-за эгоистичного заговора самых дорогих и любимых? Какое значение имело то, что больше года его жизни было прожито без Сары, когда все время она хотела увидеть его, нуждалась в нем, звала его? Это было совсем неважно, потому что теперь она была здесь, и ничто другое не имело значения никогда.