К независимости способны немногие — этим преимуществом мало кто может похвастать. Сама жизнь вполне достаточно приносит огорчений и опасностей, множащихся, если еще позволить себе быть независимым. Была повесть в «Иностранной литературе» одного египетского писателя, забыла фамилию, по–моему, он даже получил Нобелевскую премию; как‑то утром герой повести решил говорить одну правду — что на самом деле он думает о людях, с которыми работает, встречается, живет, и что из этого вышло.
Яков не раздражался на людей, его отношение к людям самых разнообразных занятий и званий было терпеливым, раввинским, библейским. У Яши совсем не было хитрости, игры, одна только твердость знаний и духа. Он редко смеялся над другими, у него было внутреннее, подспудное сочувствие людям — к конечности их существования — эсхатологическое сознание. Он всегда обращался к самому лучшему, высшему, что есть в каждом человеке. В разговорах даже с самыми недалекими людьми у него сохранялась внутренняя симпатия и духовность. Он оставался на удивление спокойным, и даже если ему не нравился собеседник, его лицо ничем этого не выдавало. Почему‑то Яков никогда не сомневался, что будет понят собеседником, вернее, он оставался самим собой, говорил о концепциях возвышенного, об имманентно присущей человеку трансцендентности и не сомневался, что так и надо.
Всем приходится сидеть за столом, где мы не совсем у места и испытываем разочарование. Всегда есть общество, которое делает нас «обыденным», принижает, и если Иосиф раздражался, то к Якову будто ничего не приставало. В вечерней компании в Хьюстоне речь зашла о любви. Яков вспоминал строчки из Библии, из «Песни песней», из апостола Павла, что «любовь не требует, не просит.» Одна дама вдохновенно произнесла: «Яша, я тебя поняла: не ходи по избам — не перди в окно». Яков с невозмутимым видом продолжил: «Да, это один из аспектов любви — не надоедать». Будучи сам аскетически целомудрен, он мог восхищаться жизненным ритмом своих донжуанистых друзей. «Господи, какой бабник!» — восклицали мы. «Просто ему нравится женщина как таковая», — отвечал Яков. И если мы с подружками говорили про какую‑нибудь женщину: «Она такая страшная», то Яша нас осаживал: «Самое большее, что вы можете сказать о ней, — своеобразная. Посмотрите на себя».
Еще в самом начале нашего знакомства я сообщила Якову, надеясь его удивить, одну поразившую меня тайну о главном геологе нашей экспедиции, изменяющем жене с одной из наших приятельниц, но не я его удивила, а он меня, когда жестко спросил: «Тебя что, просили мне это передать?» После этого удивления я его уже не баловала никакими пикантными историями.