Хасан Галаади спешился и повел коня шагом. Немного не доходя до изгороди селения, он снял и отбросил в сторону усыпанную драгоценными каменьями саблю — великолепное изделие дамасских мастеров. Вслед за ней полетели наземь расшитый золотом халат и зеленая чалма с изумрудным аграфом, удерживавшим несколько павлиньих перьев. Он сбросил дивной работы сандалии с загнутыми носами и обул простые, те самые, в которых бежал из тюрьмы. В стенах обители не было места ничему, отвлекавшему от возвышенного созерцания и постижения Аллаха.
— Познай свою душу, и ты познаешь своего Господа, — прошептал Хасан и побрел к входу в рибат.
— Мир тебе, — приветствовал он привратника.
— И тебе мир, ихван.[46] Давно тебя не было.
— Для Господа нашего нет давно и недавно. Лишь Всегда, и я всегда был пред очами его.
— Откуда идешь ты? — последовал новый вопрос.
— Оттуда, где был прежде.
— А куда следуешь?
— Туда, где мне надлежит быть.
Обмен любезностями-паролями завершился, и привратник открыл калитку, впуская странника в стены обители.
— Сейид-эфенди спрашивал о тебе еще на рассвете, Хасан Галаади, — вслед вошедшему негромко проговорил страж.
— Откуда он узнал, что я приеду? Впрочем, — поймав недоуменный взгляд собеседника, аль Саббах усмехнулся, — о чем это я. Что же говорил Учитель?
Привратник пожал плечами:
— Сказал, что ты избрал дорогу, которая не пристала дервишу, но что она приведет тебя сюда. Непременно приведет.
— Это потому, что я был в одежде мурзы, он решил, что я избрал неподходящий путь?
— Спроси у самого Учителя. — Собеседник Хасана указал на один из домов. — Он ждет тебя. Ступай, я напою коня.
Хасан вздохнул, чувствуя, как язык прилипает к гортани, словно он и не был институтским оперативником, словно еще совсем недавно не давал советы могущественнейшему из земных владык. Сейчас он чувствовал себя провинившимся школяром у двери строгого учителя.
— Входи, Хасан, что застыл у порога, будто сурок у норы?
— Салям алейкум, устаз.[47]
— Алейкум ассалям. Хорошо, что ты нашел время приехать сюда.
— Сейид-эфенди, я ни на час не забывал о тебе и твоих уроках.
— Я знаю, знаю.
Из темноты в освещенную открытой дверью часть дома вышел старец. Борода его опускалась почти до пояса, и ни единого темного волоска не было в ней. Никто, в том числе и сам Учитель, не мог сказать доподлинно, сколько ему лет. В сравнении с Божественным Всегда, любой срок жизни смертного — короткий миг.
— Знаю и то, мой дорогой ученик, что из бедного дервиша ты превратился в гази — воина за веру.
— Но, устаз…
— Не перебивай меня. То, что ты выбросил саблю и сошел наземь с коня — лишь мирская суета, попытка обмануть себя. В первую очередь себя. Ведь ты, Хасан Галаади, пришел в Обитель вовсе не для того, чтобы вернуться домой, чтобы припасть к истоку знаний, подобных воде, обтачивающей грубый камень в круглую сверкающую гальку. Ты избрал путь борьбы, презрев заповедь безучастного отношения к власти. Великий путь, но другой, не наш. И все же, Хасан, ты пришел сюда, пришел за советом. Спрашивай, ибо хотя я и знаю, о чем вопрос, но исходить он должен из твоего сердца.