— Наверх вы, товарищи, все по местам, — горланил Лис. — Последний парад наступает. Капитан, шо я скажу, ты токо не смейся.
— Похоже… чтоб я… смеялся? — Камдил продолжал рубить туман, и каждый удар порождал новый утробный вой.
— По-моему, они нас не могут достать.
— Не могут. Вспомни Лабиринт! — самозабвенно рубя наседавших шайтанов, орал Камдил. — Вся эта нечисть обязана повиноваться человеку! Пока в тебе не за что зацепиться — она не зацепится! Не страшись. Стань частью этого безумства, слейся с ним и управляй им! Небеса холодны и пусты! Вся сила в тебе!
— Тю! Так это завсегда, пожалуйста! А ну, цыть! Я вам пошиплю!
— Все нормально, — раздалось на канале связи. — Я внутри.
Анна завороженно глядела вокруг, силясь понять, что происходит. Сотни раз за этот день она проклинала минуту, когда настояла на своем участии в походе. Она соглашалась, что война мужское дело, но лишний день с любимым казался ей достойной наградой за все невзгоды. И пусть видеться с ним она могла только украдкой, Анне в жизни не выпадало более счастливого времени.
И вот теперь молодой рыцарь, точно позабыв о ней, закусив губу, следил за тем, что происходит на поле сражения. Всеми фибрами души он рвался туда, в самую гущу сечи, из-за тройного кольца возов, заполненных вооруженными крестьянами.
Здесь же располагался последний резерв: ее бургундцы и кампеоны святого Марка. Анне было страшно и обидно. Очень страшно и очень обидно. Она слышала, как прогремели трубы, видела, как медленно, чтобы не терять равнение, переходя с шага на рысь, а затем на галоп, начинают двигаться шеренги рыцарей. Впереди, в самой гуще боя, реял штандарт Жана Бесстрашного. Вот они ударили навстречу всадникам Тимура, и задние шеренги подперли передние, заставляя татар пятиться, отступать, а затем и вовсе бежать. И тут, будто по колдовству, сзади, уж невесть как они там оказались, на укрепленный лагерь с криками и улюлюканьем ринулись тысячи татарских всадников.
— Ave Maria gratia plena… — зашептала принцесса. «Вот сейчас все и кончится, — показалось ей. — Крестьяне в возах побросают свои дурацкие цепы, багры и эти нелепые трубки на палках и побегут. Хотя куда тут бежать?»
Анна с надеждой оглянулась на Кристофа. Губы того были плотно сжаты. Ни слова утешения. Ни единого ласкового взгляда. Он лишь крепче сжимал древко знамени своей госпожи да поглаживал рукоять секиры, притороченной у седла. Анне остро захотелось, чтобы это была не секира, а ее рука. Она тихо позвала юношу, но тот не услышал. А всадники, страшные всадники, не так давно без особого труда сокрушившие ее бывшего повелителя, постылого, мерзкого, но дотоле слывшего непобедимым, все приближались.