Прочерк между датами, вспомнила Варя. Ну да, зачем-то же они были. Именно это и хочется понять, когда видишь прочерк…
– А что вы отвечаете на вопрос «зачем»? – спросила она, забыв про мороженое, которое начало подтаивать на солнце. – Только не чтобы отвязаться, а по-настоящему? – И поспешно прибавила: – Ведь люди сейчас получают второе образование в основном для того, чтобы в должности повыситься или профессию сменить на более доходную. А хеттеяне ведь вряд ли…
– Вряд ли, – кивнул Виктор, придвинувшись к столику и подперев ладонями подбородок. Теперь его лицо оказалось совсем рядом, и видно было, как в сощуренных глазах пляшут солнечные искорки. – Да вы же сами знаете зачем. Лучше всяких прочих. Помните, у Игорька вас о картинах из цветов выспрашивали, и вы так о них говорили, что… Ну, представьте – нет у вас ваших картин, отняли. И что? Пустота. – Виктор говорил быстро, обычные полувопросительные паузы исчезли.
– Пустота, – неуверенно согласилась Варя – не в пустоте сомневаясь, а в том, что картины могут отнять и что жизнь без них вообще возможна. – Но как же дальше-то? – вырвалось у нее совсем горестно. – Ну, запихнули вас на кладбище, семейный долг и все такое, – торопилась уже и она, – пустота вас чуть не пожрала, и вы нашли эту отдушину… эту философию свою… к хеттам съездили… Время от времени уезжаете на большой скорости от себя самого… А потом опять ведь обратно на кладбище! И опять рано или поздно – пустота? Куда вы от нее денетесь? Получается, просто на экскурсию сходили? Вы изменились, а ваша жизнь – нет! Или вы не бросите свою философию? Преподавать будете, я не знаю… труды писать? Без отрыва от производства?
– Пожалуй, не буду, – опять кивнул Виктор, неотрывно глядя на нее из-под козырька. – Сами философы советуют пораньше завязывать с философией и делами заниматься, чтобы не выглядеть смешно. Эта часть жизни была необходима, но теперь она прошла. Вот видите, как я вас неважно развлек. И занятного мало, и скарабеев не осталось…
В толпе промелькнули Аня Семенова с мужем и сынишкой – тот, широко разинув рот, пытался откусить сахарную вату, которая, нанизанная на палочку, опасно скособочилась.
Часть аллеи отгородили красными пирамидками, и там начались соревнования – гонки на трехколесных велосипедиках.
И правда, все «почему» и «зачем» должны казаться такими неуместными в этом царстве лета, безделья, потешных рожек и сахарной ваты. Но Варе разговор не казался неправильным. Он словно продолжал предыдущий или какие-то ее собственные мысли, которые обычно не бывает времени додумать, и хотя он был совсем не о ней и ее делах – для нее как будто что-то прояснялось, и мир вокруг перестраивался, становясь долгожданно-упорядоченным – только не предсказуемым, а живым, подобно удачной картине.