— Я вот думаю завтра им кролика потушить, — сказала она.
— Совсем другой мир, верно? — размышлял он. — Карманные деньги — это ей тьфу. И ванны тоже.
— Уж не говоря про телефоны, — сказала Лили.
— Знать бы хоть, с кем она там якшается. Люди они, конечно, образованные, а вот насчет моральных устоев — это вопрос. Как бы они жизнь ей не поломали. Как бы не задурманили, куда не надо не завлекли. Конечно, сама потом одумается, но как бы не оступилась.
— Мне морковь потребуется, — сказала Лили.
— Познакомиться бы с этим Поттером, от которого она не отходит.
— Как же, сейчас, — сказала Лили. — Да она лучше умрет.
Вернон поднялся наверх с намерением снова позвонить Харкорту, но дверь в холл была приоткрыта, и его углядел торговец мылом, игравший в джин-рамми с распространителем канцтоваров. Стали спрашивать, может, они чересчур шумят, и он сказал — нет-нет, что вы, просто хотел убедиться, все ли в порядке.
Он открыл входную дверь, мгновение постоял на ступеньках, разглядывал обтянутый бледным светом купол собора, закинутое в небо городское зарево. По другую сторону улица, горбатясь, убегала во тьму. Кто-то разбил кирпичом фонарь на углу возле церковной ограды, его так и не заменили. Через реку накатывала мгла. Там, где-то в бухте, урчал, угрожая опасностью, дальний буй.
Читку „Питера Пэна“ проводили в фойе за последним рядом партера. Все салатное, розовое, ритуально обвитое по колоннам гирляндами, изукрашенное пластиковыми пальмами, оно пахло сигарами и кофе. Во время оно, когда здание называлось еще Мюзик-холлом Келли, здесь размещался пивной бар.
— Существует множество книг, толкующих смысл этой единственной пьесы, — сказал Мередит. — Большую часть я прочел и пришел к выводу, что они не на пользу автору. Я не вправе судить о том, оказало ли горе матери, потерявшей его старшего брата, неблагоприятное воздействие на эмоциональное развитие мистера Барри, но меня это не волнует. Каждый несет свой крест. Не буду вдаваться в подробности, но я считаю пьесу чистейшей фантазией. Вся эта муть символических расшифровок мне ни к чему.
Бонни хмурился. Женщина, у которой накануне была лента в волосах, искоса, пристально разглядывала Мередита. Глаза у нее были даже не карие, почти совсем черные, и она была к шерстяных гольфах. Издали — как ребенок, неизвестно, девочка или мальчик.
Ее звали Мэри Дир, она играла заглавную роль уже дважды: в двадцать втором году в лондонской „Скале“ и потом, еще через пятнадцать лет, в этом театре.
Она излучала странную власть — все это чувствовали, — но говорила она слабым, надтреснутым голосом, почти шепотом. Перед тем как ей появиться, Сент-Айвз поскорей нацепил пенсне, которое ненавидел, обычно предпочитал слепо тыкаться в книгу, лишь бы в нем не показываться. Десмонд Фэрчайлд единственный решался прямо к ней обращаться и даже снял для такого случая шляпу и почтительно — странная вещь — склонял голову, пока она, косолапо сдвинув свои балетные тапочки, потягивала у столика кофе. Фэрчайлд, Дотти говорила, еще в коротких штанишках играл Стирку в постановке лондонской „Скалы“ двадцать второго года.