— Не делай из меня дуру, — сказала Роза.
— Он меня утешает.
— Не католичка же ты.
— Нет, — согласилась Стелла. — Но об этом помышляю.
— Валяй, помышляй, — сказала Роза, — а пока суд да дело, завела бы уж крестик поменьше да на шее носила, как люди носят.
* * *
Стелле было сказано, чтоб завтра утром отдыхала. Об этом не могло быть и речи. Лили начнет приставать, отчего да почему, а с дяди Вернона станется позвонить в театр и первого же, кто согласится слушать, обозвать эксплуататором и угнетателем. Очень надо, чтоб Роза Липман в ответ ему сообщала, что нашли у Стеллы в носке.
Пока дядя Вернон и Лили суетились с завтраком, она прошмыгнула во двор и сунула распятие за пустые картонки мистера Харкорта. Она не забыла, как ходила в кино с дядей Верноном на „Песнь Бернадетты“[20]. Он согласился пойти только потому, что Лили сказала, что это мюзикл, и ушел, едва Бернадетта стала опускаться на колени в чистом поле. Потом ругался, что лично ему бы лучше увидать свое дитя в гробу, чем в монашки отдать.
Она не прямо из дому пошла к станционному отелю. Сперва доехала на трамвайчике до пирса и там гуляла, пока часы пароходства не показали пол-одиннадцатого. Она предвкушала свое запоздалое явление — вокруг столпятся, будут восхищаться ее выдержкой. Особенно Мередит.
Утро было ветреное, теплое. Она четко видела через водный простор все аж до разрушенного купола в Нью-Брайтопском парке. Вот от Гребня тяжко отчалил паром, и пассажиры вцепились в поручни, когда их тряхнуло взбрыкнувшей волной. Много веков назад, дядя Вернон рассказывал, вода накатывала на город, и в бурную погоду людей перевозили на лодках. Ей представился Мередит в морском снаряжении и как она обнимает его, жмется к нему, а ветер силится их оторвать друг от друга. Но тут человек с разложенными по укрепленному на шее подносу шнурками сунулся к ней со своим товаром. Повязка на глазу, на лацканах задрипанного пиджачишки тяп-ляп понавешены медали. Она сказала, что сама такая же неимущая, как и он, и покрепче сжала в кармане кулак со своим пенсом и еще девятью, которые ей дал с утра дядя Вернон.
Прежде чем уйти, этот оборванец ее обругал, и над мятой шляпой с криком метались чайки. Стелле стало неудобно, она его догнала, готовая расстаться с двумя пенсами, но он опять ее обругал. Он продавец, а не нищий.
Она поднялась на лифте до верхнего этажа отеля и удивилась: никого, один Мередит, спит в кресле у двери. Она обошла вокруг, посвистела, он не шелохнулся. Через четверть часа явились четыре пирата, потом Десмонд Фэрчайлд — без котелка, под глазом синяк.