Анна уставала как собака, и присутствие в доме активного детского начала было ей не по силам и не по нервам.
Главный врач Карнаухов грузил на нее столько, сколько она могла везти. И сверх того. А сам принимал блатных больных. Можно понять. Зарплата врача не соответствовала труду и ответственности. Анна взятки не брала. Как можно наживаться на несчастье? А больное сердце – это самое настоящее несчастье. Во-вторых: деньги у нее были. Карнаухов страстно любил деньги, а они его – нет. Деньги никогда не задерживались у Карнаухова, быстро исчезали, пропадали. У Анны – наоборот. Она была равнодушна к деньгам, а они к ней липли в виде ежемесячной аренды за квартиру.
Подарки Анна принимала исключительно в виде конфет и цветов – легкое жертвоприношение, движение души. Анна складывала красивые коробки в бар. Это называлось «подарочный фонд».
Каждый день к вечеру Марина выходила встречать Анну на дорогу. Анна сворачивала на свою улицу и видела в конце дороги уютную фигуру Марины, и сердце вздрагивало от тихой благодарности. Спрашивается, зачем в ее возрасте нужен муж? Только затем, чтобы на него дополнительно пахать? Лучше иметь такую вот помощницу, которая облегчит и украсит жизнь… Марина и Анна, как две баржи, потерпевшие крушение в жизненных волнах, притиснулись друг к другу и потому не тонут. Поддерживают друг друга на плаву…
Вечером смотрели телевизор.
Анна включала НТВ, а Марина ненавидела этот канал за критику правительства. Марина была законопослушным человеком, и ее коробило, когда поднимали руку на власть. Нельзя жить в стране, где власть не имеет авторитета.
– При Сталине было лучше, – делала вывод Марина.
– При Сталине был концлагерь, – напоминала Анна.
– Не знаю. У меня никто не сидел.
Человек познает мир через себя. У Марины никто не сидел, а что у других – так это у других.
Иногда по выходным приезжали родственники: Ферапонт на машине и дочка с женихом – тоже на машине.
Анна носилась, как заполошная курица, готовила угощение – руками Марины, разумеется.
Усаживались за стол. Какое-то время было тихо, все жевали, наслаждаясь вкусом. Дочь ела мало, буквально ковырялась и отодвигала. Она постоянно худела, организм претерпевал стресс. От внутреннего стресса она была неразговорчива и высокомерна.
Анна лезла с вопросами, нервничала, говорила неоправданно много, заискивала всем своим видом и голосом. Хотела им нравиться, хотела подольше задержать. Журчала, как весенний ручей.
– Помолчи, а? – просил Ферапонт и мучительно морщился. – Метешь пургу.
– А что я говорю? Я ничего не говорю… – оправдывалась Анна.