— Благожелательность! — очень удивился адмирал. — Ты хочешь сказать «благотворительность»?
— Нет, нет. Я думаю, что он просто имел в виду, что можно сделать людей благожелательными. Заставить чувствовать благожелательность.
— Мир и доброжелательность по отношению к другим людям?
— Ну, так он не говорил.
— Еще бы, такие слова больше подходят религиозным проповедникам. Если бы люди поступали именно так, как сказано в их проповедях, мир был бы очень счастливым. Но, насколько я понимаю, Робби не проповедовал, а предлагал сделать что-то в своей лаборатории, чтобы добиться этого результата чисто физическими методами.
— Да, вроде бы так. И еще он говорил, что никогда нельзя сказать, когда какое-то средство действует на людей благотворно, а когда нет. Иногда бывает так, а иногда иначе. А еще он говорил о пенициллине, и сульфамидах, и пересадках сердца, и о чем-то вроде дамских пилюль, хотя тогда таких вроде бы не было.
О том, что поначалу кажется хорошим, — какое-нибудь чудо-лекарство, чудо-газ или чудо-что-то, — а потом выясняется, что в них есть что-то такое, что делает их не только полезными, но даже вредными, и тогда хочется, чтобы их вовсе не было. Да, что-то в этом роде он мне и пытался объяснить. Это все было довольно непонятно. Я ему сказала: «То есть ты не хочешь рисковать?» — а он ответил: «Ты совершенно права, я не хочу рисковать. В этом-то и беда, потому что, видишь ли, я понятия не имею, в чем именно будет состоять риск. С нами, учеными, такое бывает: мы рискуем, а риск оказывается не в том, что мы изобрели, а в том, что потом сделают с нашим изобретением те люди, в руки которых оно попадет». Я говорю: «Ты опять про ядерное оружие и атомные бомбы?» — а он отвечает:
«Да к черту ядерное оружие и атомные бомбы, дело зашло гораздо дальше».
Леди Матильда помолчала немного и продолжила свой рассказ:
— «Но если ты собираешься сделать людей добрыми и благожелательными, — говорю я, — о чем тогда волноваться?» А он говорит: «Матильда, ты не понимаешь и никогда не поймешь. Мои коллеги-ученые, по всей вероятности, тоже не поймут, и никакие политики не поймут никогда. Так что, видишь ли, риск слишком велик. Во всяком случае, чтобы все осмыслить, требуется много времени». — «Но, — говорю я, — ведь людей можно потом привести в чувство, как после веселящего газа, не так ли? То есть можно сделать людей благожелательными на какое-то короткое время, а потом с ними будет опять все в порядке — или опять не в порядке: я бы сказала, в зависимости от того, как на это посмотреть». А он ответил: «Нет, видишь ли, это средство действует постоянно, потому что оно влияет на что-то такое…» Он опять перешел на жаргон — какие-то длинные слова и цифры. Формулы или молекулярные сдвиги, что-то в этом роде. Я полагаю, это похоже на то, что они делают с кретинами, чтобы они перестали быть кретинами: то ли пересаживают им щитовидку, то ли удаляют, я точно не помню. Ну вот, по-моему, где-то в нас есть какая-то железка, и если ее удалить или прижечь, тогда человек будет постоянно…