У нее в жизни были две противоположные страсти: любовь и ненависть. Любовь к дочери и ненависть к зятю. Когда зять ходил по квартире, Зинаида тихо плакала от безысходной, изнуряющей ее ненависти. Это чувство постоянно жило в ней и кричало живыми голосами. Они пытались было разъехаться и даже разменяли свою квартиру на две комнаты в разных районах. Но, потеряв возможность ненавидеть зятя, Зинаида ощутила в душе опустошение, дыру, как след от прошедшей навылет пули. Жить с этой дырой она не могла, и снова переехала к дочери, и продолжала любить и ненавидеть уже на меньшей площади.
– Зин, ты? – спросила тетя Клава, заслышав знакомый голос.
– Сыр без хлеба жрет! – заорала Зинаида. – Я ему говорю: «Вы чего ж хлеба-то не берете?» А он: «Не хочу поправляться». Это, знаешь, и дурак будет все хорошее без хлеба жрать!
– Да… – формально посочувствовала тетя Клава. – Слушай, я на базаре куренка купила, а он больной…
– Почем брала?
– Рубль.
– Конечно, больной, – сказала Зинаида.
Видимо, ход ее мыслей был таков: цыпленок – это маленькая курица, которая скоро вырастет и будет стоить много дороже, и человеку нет смысла отдавать за рубль то, что стоит пять… Больной же цыпленок не стоит ничего, и вполне резонно получить рубль за то, что вообще не имеет цены.
– Они небось дуру по всему базару искали, – добавила Зинаида.
Тетя Клава вспомнила хмурую бабу в ватнике. Она, возможно, простояла с утра целый день, пока дождалась единственную во всем городе дуру, и в тети Клавину чашу терпения упала еще одна тугая капля.
– А разве куры болеют? – на всякий случай усомнилась тетя Клава.
– А как же? У них и печень бывает увеличена.
– А лекарства им дают?
– Какие курам лекарства? Под нож и в суп. Ты только не вздумай варить, – предупредила Зинаида. – Черт с ним, с рублем…
– А куда я его дену?
– Выкинь, да и все!
– Так он же живой.
Женщины замолчали, потом Зинаида сказала:
– Вчера вышел из ванной, сел в кресло, начал ногти на ногах стричь. Так ногти, веришь, по всей комнате летят и в ковре застревают. А кто будет выковыривать? Я ему говорю: «Вы бы газетку подстелили…»
– Я пойду, – задумчиво сказала тетя Клава. – Меня ждут…
Цыпленок лежал, покорный судьбе, полуприкрыв глаза прозрачной пленкой.
Тетя Клава достала с полки трехлитровую банку с рисом, отсыпала немножко в горсть, приподняла голову цыпленка и осторожно утопила ее в своей ладошке. Ощутила остро-тупой клюв, легкую тяжесть головы, услышала чуть проступающее тепло длинной вялой шеи.
Цыпленок оставался безучастным, даже не приоткрыл глаз.
«Не жрет», – констатировала тетя Клава, и на ее душу опустилась печаль, и ей самой, как цыпленку, захотелось прилечь и прикрыть глаза.