Кларк, однако, не ошибся — на меня действительно снова навалилась тоска. Это случилось через несколько ночей после моего приземления в Берлине. Я остановилась в дешевой гостинице возле Митте и еще не пришла в себя после смены часовых поясов. В этом незнакомом, пасмурном городе, с его неподвластной мне Sprache>113, я чувствовала гнетущее одиночество. На третьи сутки я проснулась среди ночи, в четыре часа, и вдруг это началось. Перед глазами возникли перерезанная шея Корсена, его одежда, насквозь мокрая от крови, и глаза, остекленевшие, но отражавшие весь ужас его последних минут. Он был омерзительным монстром — я боялась даже задумываться, как он мог стать таким, как мог творить чудовищное зло и одновременно изо дня в день совершать богослужения, призывать людей к добру и любви, лицемерно изображать благочестие и праведность, слушать свои мотивационные записи. В ту берлинскую ночь, в четыре часа, когда все мои мысли заняли эти мрачные воспоминания, я думала только об одном: Эта картина до конца жизни не изгладится у меня из памяти.
На другой день погода исправилась, выглянуло солнце, и я решила пройтись, прогнать из головы ночные фантомы по время долгой прогулки по Унтерден-Линден. У Бранденбургских ворот я свернула налево и попала в странное место — примерно два акра серых каменных плит. Как выяснилось, это был Мемориал холокоста. Странное это было ощущение — бродить там среди плит, уложенных, точно саркофаги на кладбище. Чем дальше углубляешься в это подобие лабиринта, тем сильнее оно тебя затягивает. Сделав пятнадцать шагов к его эпицентру, чувствуешь себя заживо погребенным на этом пространстве — одна серая глыба за другой, полностью закрывающие собой весь обзор, все небо и все окрестности, и уничтожающие веру в то, что на свете существует хоть что-то, помимо этой нескончаемой череды каменных плит, готовых похоронить тебя под собой.
Он ошеломлял, этот мемориал. Он кричал обо всем, не пытаясь ничего рассказать. Его автор понимал, что скорбь — неважно, коллективная или индивидуальная — становится гробницей. И как погребенному заживо выбраться из могилы?
Я не представляла как. Но тем не менее проделывала эту работу, проживала день за днем.
В Берлине все стало налаживаться, когда я открыла для себя Пренцлауэр-Берг — реконструированный квартал неподалеку от Митте, место, вдохновлявшее бюргеров девятнадцатого века, ныне модернизированное и довольно примечательное для этого некогда поделенного надвое города. Пренцлауэр-Берг облюбовали для себя молодые семьи, и для меня это было нелегко. Но на доске объявлений в чудесной англоязычной книжной лавке «Сент-Джордж» я прочитала, что сдается однокомнатная квартира-студия, и нанесла туда визит. Квартирка оказалась крохотной, всего пятнадцать квадратных метров жилого пространства, зато располагалась рядом с Кольвитц-плац — лучшее место в районе — и к тому же была со вкусом обставлена простой мебелью из светлого дерева. Хозяин согласился сдать ее мне на три месяца с возможностью продления аренды. Мне даже не пришлось покупать ничего, кроме постельного белья. Я записалась на курсы интенсивного изучения языка в Гёте-институте