С тех пор как это случилось, она ни разу не заплакала. Есть последние, крайние пределы горя, когда слезы не льются из глаз, когда они скапливаются где-то в груди и давят на сердце, когда кажется, что сердце вот-вот остановится, не выдержав этой страшной тяжести невыплаканного страдания.
Сердце Джоанны не остановилось. И только поняв, что судьба отказывает ей и в этой последней милости, она осознала ее по-новому, по-новому осмыслила оставленную ей жизнь — жизнь для ребенка, жизнь для Гватемалы…
На четвертый день к порогу хижины подошли трое. Джоанна со своего места смотрела на них без страха, с равнодушным любопытством. Они были в хаки, в широкополых шляпах, с автоматами. Двое заговорили со старухой, по обыкновению сидевшей на корточках с сигарой во рту, а третий заглянул в хижину. Не сразу освоившись с полумраком после яркого солнечного света, он всмотрелся в тот угол, где лежала Джоанна, и спросил, обернувшись к старухе:
— Кого ты там прячешь, ведьма?
Та проблеяла что-то в ответ своим козьим голосом — одно слово, которое Джоанна не расслышала, но которое, по-видимому, хорошо расслышали солдаты. С опаской поглядывая на дверь, они быстро попятились от порога и ушли. «Очевидно, назвала какую-то заразную болезнь…» — равнодушно подумала Джоанна, прикрывая глаза. Через несколько минут где-то послышались крики, женский плач, короткая автоматная очередь, чей-то истошный вопль. Потом тишина.
Через два дня, к вечеру, инсургенты опять появились в поселке. К старухе на этот раз не заглядывали, но Джоанна слышала шум моторов. Опять были крики, чей-то плач, сухой треск автоматов. Кого-то, по-видимому, увезли с собой, судя по возне и приглушенным ругательствам возле машин.
Джоанна решила, что пора уходить. Физически она уже поправилась, лишь иногда возвращались сильные приступы головной боли, а оставаться дольше было опасно и для нее самой и для старухи, которая в случае чего первая поплатилась бы за свое гостеприимство. Прощаясь, Джоанна поцеловала ее в пергаментную щеку и протянула единственную захваченную из дому драгоценность — золотые часики, крошечную «Омегу» на тонком браслете-обручике. Старуха повертела блестящую вещицу в руках, одобрительно покивала и вернула Джоанне. Джоанна смутилась, сунула часы в карман, еще раз поцеловала старуху и ушла.
У выхода из поселка ветер донес до нее тяжелый смрад тления. Поморщившись, Джоанна невольно оглянулась и увидела нескольких сидящих на пустыре женщин в пестро-полосатых индейских шалях. Что-то заставило ее подойти: четыре вздувшихся на солнце трупа лежали в канаве. Крупные зеленые мухи роем гудели над канавой и ползали по лицам расстрелянных. Машинально перекрестившись, Джоанна отступила на шаг.