— Эх ты, попугаиха! — сказал он девушке. — Надеюсь, хозяйка тебя все же прибьет, ты это заработала. Как он выглядел?
— Кто, фрайле? — Аделита подумала. — Знаешь, он был в сутане.
— Неужто? А я думал, он разгуливал в купальнике!
— Нет, в сутане. Такой длинной, коричневой. Педрито, я не должна была брать эти листки?
— Ты должна была свести этого проклятого фрайлуко[47] в комендатуру, вот что ты должна была сделать!
— Ой, как ты можешь такое говорить! — Аделита от страха даже зажмурилась. В эту самую секунду полуденная тишина улицы огласилась пронзительным воплем. Молодые люди оглянулись: донья Ната, выскочив из дверей лавки, жестом предельного отчаяния простирала руки к вывеске с изображением плясуна испанца.
— Ты хочешь свести меня в могилу, бесстыдница! — кричала хозяйка. — Где черный перец, я тебя спрашиваю?
— Беги, — быстро сказал Педро, прикоснувшись к руке Аделиты. — Скажи ей, что бакалейщик заставил тебя ждать. Сегодня вечером митинг, пойдем?
— Она, наверное, меня не отпустит, — так же быстро ответила Аделита. — Но я постараюсь, ты заходи. Посвистишь тогда, только не очень громко… Бегу, донья Ната!
Девушка побежала, мелькая пятками; на ее спине запрыгал кончик косы, кокетливо украшенный красной шерстяной кисточкой.
Пройдя квартал, Педро остановился и рукавом комбинезона утер со лба пот. Было так жарко, что голова, казалось, выкипела до дна; а между тем ему было о чем подумать. О поисках работы, о митинге, об этом монахе, надувшем простушку Аделиту. Ну и тип!
Педрито достал из кармана последнюю сигарету, осторожно разломил пополам и закурил. Теперь ему с этой роскошью придется на какое-то время распрощаться. Впрочем, работу он, очевидно, найдет довольно скоро, все-таки Халапа — это город. Не какая-нибудь там Крус-Крусита.
Проклятый фрайлуко, заставить девчонку заниматься такой гадостью! Интересно, откуда эти листовки? Шрифт четкий и аккуратный, и бумага, какой здесь нет. А написано-то как! Написано не здорово понятно, непонятно даже, для кого вообще пишутся такие заковыристые слова… Как там было? «Институт демократии является тоталитарным признаком». Тьфу, черт! Но одно понятно — что для всех этих кангрехос аграрная реформа — это то же, что для быка красная мулета. Так и кидаются! Видно, Эрнесто был прав, когда говорил ему про аграрную реформу, будто это самое главное. Ему-то самому казалось, что главное — это школы, но, видно, Эрнесто был прав…
Педро брел по пыльному тротуару, держа руки в карманах и задумчиво насвистывая. Отвесными лучами, в упор, палило солнце. Газетчик на углу, под зонтиком из пальмовых листьев, лениво выкрикивал: