– Уже четверть одиннадцатого, – сказал он, смущенно улыбаясь над краем банки. Я улыбнулся в ответ: не бог весть какая смешная шутка, но Билли пытается шутить так редко. Затем я прочитал записку.
«Поймала «Джей-ви-кью», – писала Стефф. – Не напивайся, пока не съездишь в город. Я разрешу тебе еще одну банку, но до ленча это все. Как ты думаешь, дорога свободна?»
Я отдал Билли записку и отобрал пиво.
– Скажи маме, что с дорогой все в порядке, потому что я видел, как прошел грузовик энергокомпании. Скоро они доберутся и сюда.
– О’кей.
– Малыш?
– Что, пап?
– Скажи маме, что все в порядке.
Он снова улыбнулся, словно сначала повторил это про себя, сказал: «О’кей», – и бросился бегом к дому.
Я стоял и глядел ему вслед, глядел, как он изо всех сил толкает ногами землю, как мелькают подошвы его кед. Я люблю его. Что-то есть в его лице и иногда в том, как он смотрит на меня, от чего мне начинает казаться, что в жизни все в порядке. Конечно, это ложь: в нашем мире никогда не бывает все в порядке и никогда не было. Но мой сын дает мне возможность поверить в эту ложь.
Я отпил немного пива, осторожно поставил банку на камень и снова взялся за пилу. Минут через двадцать кто-то легонько постучал меня по плечу, и я обернулся, ожидая снова увидеть Билли. Но оказалось, это Брент Нортон, и я заглушил пилу.
Выглядел он совсем не так, как выглядит обычно. Он был потный, уставший, несчастный и немного ошарашенный.
– Привет, Брент, – сказал я.
Последний раз мы с ним разговаривали довольно резко, и я не знал, как себя вести. У меня появилось забавное ощущение, что он стоял в нерешительности за моей спиной последние минут пять и старательно прочищал горло под агрессивный рев бензопилы. Этим летом я его даже толком не видел. Он сбросил вес, но выглядеть лучше не стал. Должен был, потому что фунтов двадцать он на себе носил явно лишних, но тем не менее не стал. Жена его умерла в прошлом ноябре. От рака, как сообщила Стефф Агги Биббер, которая все в этих случаях знает. В каждой округе есть такие. Из того, как Нортон обычно изводил и унижал свою жену (делая это с легкой презрительностью матадора-ветерана, всаживающего бандерильи в тело старого неуклюжего быка), я заключил, что он будет даже рад этой развязке. Если бы меня спросили, я мог бы предположить, что на следующее лето он появится под руку с девицей лет на двадцать моложе его и с глупой сальной улыбкой на лице. Но вместо глупой улыбки у него лишь прибавилось морщин, и вес сошел как-то не в тех местах, где нужно, оставив мешки, складки и наплывы, рассказывающие совсем другую историю. На какое-то мгновение мне захотелось отвести его на солнце, усадить рядом с упавшим деревом, дать ему в руку мою банку пива и сделать угольный набросок портрета.