— Меня не интересует судьба этого ребенка. Но этого мало. О существовании девочки придется забыть и вам. Ни одна живая душа не должна знать о ней. О молчании своих слуг я позабочусь сам, но вам придется дать мне слово, что никогда, ни во сне, ни в горячечном бреду, вы не произнесете ее имени, не позовете ее и никогда не справитесь о ее судьбе. Что же касается лично вас… Я полагаю… — он смущенно глянул в сторону Мориньера, но тот ни одним движением не показал, что услышал в его голосе растерянность, которую теперь выказывать было уже совершенно непростительно. — Мне придется… — вдохнул полную грудь воздуха, — думаю, вам предстоит закончить ваши дни в монастыре. Отныне вы потеряли право быть матерью моих детей.
Он проговорил это, не отводя больше взгляда от лица своей жены. Удивился удовлетворению, которое испытал, глядя, с какой стойкостью выслушала она его. Лишь на мгновение задрожали губы. Клементина сжала их плотно, сцепила нервным движением тонкие пальцы так, что побелели костяшки, дослушала остальное с видом гордым и неприступным.
Филипп говорил и одновременно пытался убедить себя, что поступает правильно.
Он, Филипп, граф де Грасьен, не может допустить, чтобы чистота его рода подвергалась сомнению. Матерью его детей должна стать женщина с незапятнанной репутацией.
Он говорил твердо. И закончил свою речь тоном решительным и непреклонным.
И все же… все же мужество Клементины находило отклик в его душе. В какой-то момент он осознал смущенно, что ему хочется обнять и утешить ее, дрожащую от внутреннего напряжения. Чтобы удержаться, не проявить слабости — отошел в сторону, к окну.
— Я все сказал! — произнес, не оборачиваясь.
Клементина перевела взгляд на Мориньера. Пока говорил ее муж, Мориньер сидел, развалившись, в кресле у стола. И из-за спины Филиппа его практически не было видно.
Теперь же он оказался в центре внимания. Клементина взглянула на него коротко, обернулась к мужу.
— Благодарю вас, Филипп, за искренность, — неожиданно произнесла.
Прикрыла глаза, справляясь с подступившим к горлу комом. Потом выпрямилась, набрала в легкие воздуха, добавила ровным, лишенным модуляций, голосом:
— Благодарю. Хотя я не убеждена, что вы даете мне возможность выбора. Боюсь, вы намеренно бросаете меня навстречу предложению вашего друга. Не смотрите на меня так. Я готова на многое не потому, что боюсь судьбы, что вы мне уготовили, но потому, что вместе со мной вы лишаете возможности жить ни в чем не повинное дитя, единственное преступление которого состоит в том, что оно не является вашим. Так накажите меня. За что же вы подвергаете преследованиям ее? Не думали ли вы, Филипп, что когда-нибудь, когда ваша молодость, как и моя, обратится в ничто, когда вы, может быть, не получив от Господа желанных детей, останетесь один, может, именно она, эта незаконнорожденная девочка, отвергаемая вами теперь, станет вашей радостью и опорой? Никто не знает своей судьбы. Ни вы, ни я… ни даже господин де Мориньер, в чьих глазах мне всегда чудится дьявольская насмешка, словно он смеется над всеми, кто в этой жизни решается верить в искренние чувства, кто не просчитывает свои ходы на много шагов вперед, кто рискует полюбить, зная, что у этой любви нет будущего. Я хотела прежде оправдываться перед вами, Филипп, потому что считала себя виновной, но что-то произошло сейчас, и это "что-то" изменило все. Виною ли тому упрямая складка у вашего рта или та самая насмешливая холодность графа, о которой я уже говорила, но мое мнение переменилось. Я благодарю вас за то, что вы прекратили страдания, которые я испытывала, ожидая вашего решения, и… я готова выслушать вас, граф де Мориньер, хотя, видит Бог, я не жду от вас достойного предложения. Не жду. Но обещаю, что рассмотрю его, если это позволит мне изменить судьбу второй моей дочери, которую я люблю не меньше, а может, больше, первой, потому что эта обделена более той.