Последние слова он почти выкрикнул, почему-то пригрозив Яшке кулаком, и тот, не выдержав, рассмеялся, с болью растягивая губы.
— И хорошо, что понял, — уже примирительно закончил Алешин. — Клавка у тебя бывает? Чего краснеешь? Знаю, что нравитесь друг другу. Верно я говорю? Подрастешь — сам внучку за тебя сватать буду. Согласен?
Яшка стыдливо молчал, не зная, что ответить. Алешин добродушно хлопнул его по здоровой руке.
— Ладно, не буду больше. Лежи, поправляйся.
Тит Титович ушел. Яшка лежал, закрыв глаза, и чувствовал, как что-то огромное, светлое, радостное поднимается в нем. Хотелось вскочить с этой кровати, выбежать на улицу, помчаться туда, к заводским корпусам. Он не понимал, что с ним происходит… Радость переполнила его. С трудом повернув голову к окну, он заплакал.
За несколько дней до выписки к Яшке зашел мастер, дядя Ваня Мелентьев, и знакомый слесарь из цеха.
— Как, Яша, поправился? — спросил мастер.
— Давно поправился, дядя Ваня, да вот врачи не выпускают. Все полежи да полежи. А мне надоело, — ответил Яшка.
— О чем соскучился-то? По работе или по чему?
— И по работе и по всему. Надоело мне. От меня так больницей пахнет, что и не отмоешь.
— Вот насчет работы мы к тебе и пришли… Давай, Сидор, вынимай акт, который мы сочинили.
Мелентьев, далеко отставляя от себя бумагу, прочитал акт, по которому Яшка, учитывая его старание, полученные знания и навыки по слесарному ремеслу, переводился из учеников в подручные слесаря по четвертому разряду.
— Рад? — спросил Мелентьев.
— Очень рад. Уж если я, дядя Ваня, чего и не знаю, так я спрошу. Поможете ведь?
— Как, Сидор, поможем?
— Поможем, — ответил, улыбаясь, слесарь.
— Завтра же я выпишусь, — заторопился Яшка. — Работать надо… И в кружке без меня, поди, все прахом пошло.
Яшка пролежал в больнице два месяца. Рука и правый бок у него зажили совершенно, но в голове стоял шум; она еще долго гудела. Но молодой организм все-таки переборол тяжелое ранение. В эти дни Яшка понял, что детство, каким бы оно ни было, кончилось.
И как-то широко стало видно вокруг, какое-то новое, еще необъяснимое чувство овладело им, когда он, пошатываясь, вошел в полутемный, прокопченный цех и увидел улыбающихся людей, которые кивали ему, что-то говорили — очевидно, хорошее, но что — он из-за шума не слышал.