Доказательством того, что он не ошибся, что это не было игрой воображения, служило то, что у Совгрена там, в полиции, был, когда возник вопрос о письме, смущенный вид. Что он дважды заставил повторить вопрос, хотя, безусловно, расслышал его. Он поднес руку к карману, а немного погодя Жанте заметил его около стенного шкафа, где он якобы искал носовой платок.
Ясно, что это он унес письмо и забыл, куда его поло жил. Он не захотел признаться в этом. И, конечно, он будет везде искать письмо, но если не найдет, видимо, будет категорически отрицать его существование.
Жанте твердо решил вынудить у него признание. В случае надобности, он сумеет свести его с горничной, и есть все шансы рассчитывать, что она узнает его.
Пусть они держат тело у себя, если им угодно, но пусть отдадут письмо. Оно принадлежит ему. У него нет ни одной фотографии Жанны. Он уже никогда не увидит ни ее черное платье, ни старую сумочку, которая исчезла вместе с удостоверением личности.
Он согласен на все, лишь бы получить письмо.
Он шагал своей медленной, вялой походкой, не замечая, что прохожие оборачиваются ему вслед. Он смотрел прямо перед собой, никого не видя, и взгляд его был так пристален, устремлен так далеко вперед, что некоторые с удивлением пытались проследить, на что это он смотрит, и разочарованно обнаруживали вместо какого-нибудь необычайного зрелища только ряд домов, грозовые облака в небе, автобусы, легковые машины, тысячи человеческих существ, высоких и низких, толстых и худых, одетых в темные или светлые костюмы и двигающихся в разные стороны.
Все это внезапно исчезло, словно провалилось в люк, когда он миновал темный двор, где муж консьержки все еще возился со своим стулом, и поднялся по лестнице, каждую ступеньку которой наизусть знали его ноги.
Повестка, подсунутая под дверь, была желтого цвета. Он поднял ее, повесил шляпу на обычное место, над плащом, сел в кожаное кресло и, вытянув ноги, уставился в стену.
Эту ночь он уже спал в своей постели раздевшись, на простыне — теперь ему больше не нужно было ждать.
Если бы не мадемуазель Кувер, он и обедал бы дома, как намеревался сначала — надо же было ему снова привыкать самому себе готовить, есть в одиночестве. Он как раз собирался выйти за покупками в соседние лавки, когда Пьер постучал в дверь. А он еще сидел в своем кресле, соображая, что докупить к обеду и что отвечать г-же Дорваль, булочнице, колбаснику, если те вздумают его расспрашивать.
— Входи, Пьер.
Мальчик остановился на пороге и, не выпуская дверной ручки, с любопытством глядел на него, словно видел совсем незнакомого человека.