Он всегда будет помнить охрипший, торжествующий женский крик:
— Вот видишь!..
Он плакал, на этот раз от радости. Она тоже, но она плакала еще и от усталости, от нервного напряжения. Впервые сказала она ему «ты» и продолжала лежать рядом, припав щекой к его щеке.
— Ты рад?
Тогда он потихоньку, с нежностью, которой и сам в себе не подозревал, несмело протянул в темноте руку и на ощупь, боясь задеть раненую щеку, стал гладить ее волосы.
Они долго молчали. Потом он шепнул чуть слышно:
— Ты не уйдешь?
И она пожала ему кончики пальцев, как бы скрепляя этим некий молчаливый договор.
— А ты уверена, что сможешь жить со мной?
— Да.
— Несмотря на то, что я…
Она засмеялась.
— Ты же только что доказал…
— Да, но…
— Молчи! Тебе спать пора. Ведь завтра тебе с утра работать.
Она высвободилась из его рук, поцеловала в лоб с таким видом, будто вкладывает в этот поцелуй особый смысл, затем светлый ее силуэт скользнул к двери.
В его сознании это была их ночь, самая важная ночь в его жизни.
Утром, проснувшись, он долго лежал с закрытыми глазами, боясь их открыть. Он слышал рядом ее шаги в узкой кухоньке. Она надела свое черное платьице. Она была умыта, причесана, только одна прядь волос, та самая, падала ей на раненую щеку. Она принесла ему в постель кофе с робкой улыбкой, словно и она тоже боялась, что это не будет иметь продолжения.
Она чуть было не обратилась к нему на «вы», и это могло бы все испортить. Но вовремя почувствовала это и заставила себя сказать:
— Ты хорошо спал?
Все гадкое, все постыдное, все тягостное — все это ушло куда-то, остался только этот добрый, радостный крик победы в человеческом тепле постели.
— Вот видишь!..
Никогда больше не говорили они об этом. По каким-то особым признакам, которых он сам не знал, она безошибочно определяла те вечера, когда можно было прийти к нему. Может быть, не случайно в такие вечера она дольше, чем обычно, ходила мимо него полуодетой. Как всегда, желала ему спокойной ночи, а он еще какое-то время читал, сидя в кресле.
И когда он, наконец, ложился, до слуха его тотчас же доносился еле слышный скрип ее складной кровати. Шагов ее он никогда не слышал, и тем не менее, знал, что она стоит неподвижно за дверью, готовая ретироваться, если он не позовет ее.
— Иди ко мне! — говорил он.
Это была их, только их тайна. Так, во всяком случае, он думал. Но разве не сказала ему невестка в то последнее воскресенье:
— Твое счастье, что ты не можешь иметь детей! Подумай, ведь ты мог остаться с ребятами на руках!
Не оттого ли так испытующе всматривался он в людей, с которыми ему случалось иметь дело, и даже иногда просто в прохожих на улице?