— В клуб? — округлила я глаза. — А как же Леня?
— Ну ты как мамка моя! Что же мне, засыхать теперь, коли мой дуралей за решетку угодил?
— Ну, не больно ты сохнешь, Сим, вон какую мордуленцию наела, — примиряюще сказала я.
— Дома что еще делать? Только жрать, я и жру в три горла, скоро в дверь перестану пролезать, то-то мамка обрадуется. — И она засмеялась. — Ты не замирилась с Тимохой? Не-ет? А на развод подала? Ну и не подавай, сколько еще там тебе присудят, может, копейки какие, а у него деньжищ полно.
— Да не нужны мне его деньги, что ты мне все про них долдонишь?! И без его денег ребенка выращу.
— На твои библиотечные три рубля? Да знаю, какие ты там мильоны получаешь. Мне-то мамка хоть и орет, а денежки всегда сунет. А тебе кто? На Федосью надеешься? Кто она тебе? Да никто! А с Тимохи хоть шерсти клок, да твой будет! А с него, поди, жирный клок получить можно, не то, смотри, все на баб потратит. — Выпалив эту речь, она впилась в меня пристальным взглядом, но у меня сегодня было хорошее настроение.
— Ты не старайся, Сим, я давно знаю все, сама видела, да и люди просвещают, боятся, что дурочкой помру.
Первого сентября наши деревенские дети пошли в школу, а в конце месяца открылся наконец и детский садик. Не только крышу перекрыли заново, но и оборудование на кухне поставили другое, все-таки выпросил наш глава денег у предпринимателя Анатолия Сергеевича Павлова. Симка, закатив матери пару истерик с ором и визгом, добилась позволения выйти на работу во вновь открывшийся садик. Симка там уборщица, платят ей чисто символически, и ребенка приходится с собой на работу таскать. Я как-то встретила ее. Иду, а навстречу мне Симка с коляской, в коляске орет благим матом Тема.
— Привет, чего это он у тебя разошелся?
— Привет, ты откуда?
— В район ездила, за декретом. Слушай, он у тебя аж посинел, возьми его на руки, что ли.
— Жрать он хочет, подзадержалась я маленько, а питание с собой не брала, потерпит. — И она энергично затрясла коляску, отчего рев младенца стал больше похож на икоту.
Болтать я с ней не стала, но обратила внимание, что подружка похудела, в глазах странный блеск, на месте не стоит, все приплясывает, словно от возбуждения какого.
В первый четверг октября с утра вдруг расхворалась Федосья. Сколько я ее помню, она никогда ничем, даже легкой простудой не болела, поэтому я встревожилась, побежала за фельдшером. Антон Макарыч находился, как ни странно, в трезвом состоянии и, видно, поэтому был жутко мрачный. Когда мы пришли, Федосью уж совсем скрючило, она лежала на своем топчанчике, обхватив живот, и еле слышно стонала. Антон Макарыч с ходу определил у нее аппендицит и неожиданно почему-то повеселел: