Я оторопела:
— Как родишь? Я и не беременная еще, — густо покраснела.
Он отмахнулся:
— Забеременеешь, эка невидаль, я свое дело знаю, и ты о своих не забудь.
— У тебя же есть жилье, ведь ты же где-то прописан? — не нашла я ничего более умного спросить.
Валера резко повернулся ко мне:
— Слушай, да ты совсем… — он поискал подходящее слово, — ребенок, что ли? Неужели думаешь, что мои родители примут тебя в свои нежные объятия, если я тебя к ним из деревни привезу? Даже не мечтай об этом, на порог не пустят!
— Зачем же ты тогда на мне женишься, если меня даже на порог нельзя пускать? — сглотнула я уже близкие слезы.
Он смутился, взял опять мою руку, но тут же выпустил, сморщился страдальчески:
— Нравишься ты мне, вот зачем. Характер у тебя хороший, когда не капризничаешь, как сейчас. Да и на сеновале мы с тобой того… забыла, что ли? Ребенок, говорю, может быть. Не брошу же я тебя теперь?
Слезы уже катились из моих глаз, как ни силилась я их удержать.
— Как же, не бросишь, а про женитьбу и не говоришь вовсе, а я-то…
— Я ж сказал тебе, что с тобой жить буду, ну? Чего ты нюни распустила?
Тут я окончательно поняла, что жениться на мне он не намерен, и словно что-то с треском оборвалось у меня внутри. Я поднялась и, пошатываясь, как пьяная, пошла домой. Кажется, он что-то кричал мне вслед.
Бабка моя, наверное, что-то слышала, сидели-то мы возле самого палисада. Едва я вошла, как она возникла рядом и сунула мне кружку козьего молока. Я машинально выпила, не почувствовав никакого вкуса. Так же молча бабушка стала меня раздевать, тормошить и подталкивать к кровати.
— Рано еще ведь, баб.
— Ложись, ложись, может, уснешь, сон утешитель на все случаи, он и приголубит, и беду избудет.
Я легла, она пристроилась на краешке рядом и все гладила меня по голове и плечам легкой, немного дрожащей рукой. Проснулась я, как мне показалось, такая же, как и ложилась, с тою же тоской и тяжестью на сердце. Была суббота, и я с остервенением накинулась на всякую огородную и домашнюю работу. Бабулька тем временем баню истопила. После бани сели мы чаем баловаться.
— Ну и родишь, и вырастишь, ты ж сильная, умная, не какая-нибудь пустозвонка! — вдруг выдала мне бабка затаенную свою мысль, видно, с вечера все думала, молчала да мучилась ею.
Я промолчала, не в силах говорить об этом спокойно, боялась, что опять разревусь.
— Ну, То-о-нь, ну не злись, а? Ну что я сказала такого особенного? Спросила просто, спросить уже нельзя, да?
— Отвянь от меня!
— Злюка ты!
Я посмотрела в ее простодушное лицо, разве ей что объяснишь? Тараторит одно и то же, это Валера ее подослал, нашел себе посла, сам-то не приходит, а Симку послал.