Я разбила любимую мамкину чашку с золотым ободочком поверху. Чашку было жалко, я плакала, мамка в сердцах отшлепала меня маленькой, но жесткой, пахнущей едким мылом рукой. Это был сон, однако просыпаться не хотелось. Я и без того знала, что еще рано, на дворе темень, во всей деревне ни огонька, а значит, можно спать в свое удовольствие. Я завозилась, пытаясь устроиться поудобнее, правая рука затекла, потому что я на ней лежала, но в голове сразу же возникла такая боль, что стон слетел с губ сам собой. Не успел он замереть, как раздался снова, но почему-то со стороны. Эхо, что ли? Я удивилась, сроду у нас в доме не водилось никакого эха. Стон повторился, протяжный, низкий, и такая была в нем мука, что мурашки по коже забегали.
— Бабуль, это ты стонешь? — спросила я и с удивлением услышала свой надтреснутый, слабый голос.
Никто не ответил мне, слышался только шорох, и такой противный, словно кто возил ногами по песку. Я открыла глаза и ничего не увидела. Вокруг расстилалась такая кромешная тьма, что я засомневалась, открыты ли они у меня. Я дернулась, силясь поднять руки, не получилось, руки совсем не слушались меня, похоже, что все-таки сплю, но вот голова болит зверски и тошнит. Я осторожно потерлась щекой о подушку, и тут же в нее что-то больно впиявилось. Никак камень, ни фига себе подушка! Где же это я, интересно бы знать? Стон невдалеке от меня послышался опять, а подальше еще отголосок, словно ребенок скулит. По всему выходило, что я не одна, сколько нас тут, где это мы и что тут делаем? Скулеж усилился, и чей-то сорванный голос позвал меня:
— Тоня, Тонечка, ты живая или нет?
— Не знаю, — отозвалась я. Мне было так муторно, и я на самом деле не понимала, на каком свете нахожусь.
— Жива, жива, Тонечка! — радовался, скулил и плакал голос.
— Лучше б померла, может, не так голова бы болела, — проворчала я себе под нос и поинтересовалась: — А где я?
— Не знаю, наверно, в пещеру затащили нас гады, чтоб им подавиться хлебом!
Слово «пещера» мне что-то напомнило, только вот не вспомню что.
— Кто? — слабо поинтересовалась я.
— Ромка-сволочь и его дружки, кто ж еще?! — прошипел голос.
При этом имени память включилась, но лучше мне от этого не стало. Наоборот, все болевые ощущения, словно хищные рыбы пираньи, разом набросились на меня.
— Не знаешь, давно мы тут?
— Давно, ой давно! Я уж кричала тебе, звала, звала, а ты ни гугу. Я испугалась, что ты померла, — тараторила Симка. Судя по голосу, она чувствовала себя куда бодрее, чем я.
— А что не подходишь, чего в сторонке скулишь?