Колдовская любовь (Ярилина) - страница 70

Он догнал меня на половине пути, прижал к себе, молчал, только дышал тяжело. Вот так же тяжело дышала у матери сильно заболевшая телочка. Мать всю ночь сидела с ней, а к утру она все равно сдохла, я плакала, мне лет двенадцать тогда было. Мать! Она встала у меня перед глазами окровавленная, обгоревшая, с пробитым черепом.

— Тось! Прости меня, прости! Я сотни раз собирался написать, но… это так тяжело, я…

— Ты совсем не терялся, это мы, глупые, так подумали: мать, бабушка, я. Бабушка первая сказала, что ты умер, погиб. «Если бы мой сын был жив, — говорила она, — он подал бы весточку, где бы ни был. Он любит меня и знает, что я его люблю больше жизни своей, значит, он умер». Вот как она сказала.

— Тось, подожди, Тось. Я это… не терялся, то есть я потерялся… В общем, я долго блуждал тогда по болоту, замерз, вымок и так обессилел, что потерял сознание. Меня нашли просто чудом, я сильно болел тогда, даже память на какое-то время потерял. Врачи думали, что я не выживу, это она меня выходила, Тамара. Если б не она… — Он все еще цеплялся за мои плечи.

Я сняла его руки, строго посмотрела ему в глаза.

— И как долго у тебя не было памяти? — устало спросила я.

Отчего-то, не знаю отчего, я очень устала, до дрожи в ногах, до сбоя затрудненного дыхания, и ничто уже меня не интересовало, ни этот человек, ни то, что с ним когда-то произошло, потому и спрашивала вяло, просто так спрашивала, из вежливости. Уж больно потерянный у него был вид, а у меня шевелилось внутри смутное ощущение, что я еще что-то должна этому чужому, незнакомому дядьке, но совсем уже немного, можно сказать, почти расплатилась с ним.

— Теперь уж и не вспомню точно, месяца два или три, но не в этом дело, Тось. Она, Тамара…

Я перебила его:

— Не надо про нее. Наверное, она хорошая, и уж точно, что с ней тебе гораздо лучше, чем когда-то с мамой. И она ни капли не виновата в том, что случилось с нами, с нашей семьей, я понимаю. Не о ней речь, о тебе. А я? Разве я была в чем-то виновата, мне ведь было всего десять лет?! А бабушка? Это ведь только мне она бабушка, а тебе она мать, и ты у нее единственный оставшийся ребенок… был.

Лучше бы я наотмашь ударила его, такое стало у него лицо после моих слов. Я повернулась и пошла, не было никаких сил длить эту жестокую пытку, да и к чему? Ничего уже не вернешь, ничего не поправишь, никого уже не воскресишь.

— Ты ей скажешь обо мне? — крикнул он мне в спину надтреснутым голосом.

Я приостановилась.

— Зачем? О мертвых не говорят, — ответила я как могла твердо, не поворачиваясь. Господи! Да она же сразу умрет, как только узнает, как трусливо и подло предал ее сын, любимый сын, которым она всегда так трогательно гордилась, считала лучшим из людей.